Висенте Эспинель - Жизнь Маркоса де Обрегон

Наконец, когда ужин был окончен и он выслал оттуда слуг, он тихим голосом, выходившим, казалось, из глубины души, заговорил со мной таким образом:

– Счастливы те, кто рождается без обязанностей, ибо они могут мириться со своей счастливой или несчастной судьбой, не обращая внимания на судьбу других и не думая о том, что станут говорить об их собственной судьбе! Бедный солдат, выполнив то, что его касается, идет отдыхать на свое ложе. Ремесленник и все другие такого же положения, покончив со своими обязанностями, находят отдохновение в праздности. Но горе тому, за кем наблюдает много глаз, кто почитаем многими людьми, кто зависит от многих суждений и подчинен злословию многих языков, – он не может справиться с чрезмерным обилием своих обязанностей. Я хотел, сеньор солдат, отдохнуть с вами, рассказав вам о своих прискорбных несчастьях, не потому, что мне не с кем облегчить свою душу, а потому, что о несчастьях не следует рассказывать свидетелям столь близким, что каждый день они могут эти несчастья возобновлять. Ибо, когда попадается на глаза свидетель наших собственных бедствий, это раздражает и вызывает дурные намерения. И я уверяю вас, что ни один из этих слуг не знает причины моих несчастий, потому что, хотя вы их видите столь испуганными, они, однако, не знают ничего, кроме того, что могут прочесть написанным на моем лице. Я кабальеро, обладающий несколькими вассалами и состоянием, достаточным, чтобы иметь возможность существовать и жить спокойно, – если богатство может дать спокойствие, – выполняя лежащие на мне обязанности. Я родился со склонностью не к придворной жизни и не к шуму толпы, что заполняет жизнь и поглощает время, а со склонностью к уединению, к таким занятиям сельской жизни, как земледелие, огородничество и садоводство, рыбная ловля и псовая и соколиная охота, – и в этих занятиях я провел несколько лет и потратил весь свой доход, доставив большое удовольствие себе и совершив несколько добрых дел по отношению к путникам.

Большую часть моей юности я прожил холостым, считая брак тяжелым бременем, которое будет служить мне помехой в моих занятиях; но так как изменения в мире необходимы и небо подвергает наши жизни различным неожиданностям, изменяя их из хорошего в плохое, из плохого в худшее или наоборот, – то однажды случилось, что, когда я отправился на охоту с соколом на одной руке и с сердцем, чтобы кормить его, в другой, – внезапно мое собственное сердце подверглось нападению, и в нем остался образ, который не изгладился и не изгладится оттуда никогда. Это произошло таким образом: когда я проезжал около Кремы, из переулочка между садами вышла обладательница самого прекрасного и величавого лица, невиданного у смертного существа; я хотел последовать за ней, но в тот же момент она опять заперлась в садах. Я, пораженный столь необычной и невиданной красотой, очень тщательно осведомился о ее положении, происхождении и характере и, выяснив все это, узнал, что она была девушкой честной, дочерью очень скромных родителей. Мне показалось, что не составило бы труда покорить ее при помощи подарков, обещаний и щедрых даров, что обычно покоряет самые неприступные скалы. Я посетил ее при посредстве некоторых сеньор, которые не отказываются заниматься этим ремеслом, чтобы быть в дружбе с теми, кто склоняет их к этому подарками. Поехали в повозке под предлогом посмотреть сады, но, хотя они прилагали все старания, они никак не могли взять ее приступом вследствие ее скромности и целомудрия. Я дошел до крайности, так что, не будучи в состоянии сдерживать посланную мне судьбой страсть, я отправился в повозке вместе с дуэньями, [417]в женском платье, потому что на подбородке у меня не было никакого отличия от них, ибо я был еще безбородым юношей, – и эта поездка меня окончательно убила. Потому что, оказавшись в их обществе и около нее, я опять был обожжен очарованием ее сладчайших слов, произнесенных с такой благосклонностью ко мне, в которых она сказала:

– Кто имеет при себе такую дуэнью, столь привлекательную и красивую, сумеет другими средствами завоевать более достойную, чем это печальное и смиренное существо.

Слыша эти слова и видя в этой бедной одежде такое совершенство и изящество, такую непринужденность, сопровождаемую стыдливым достоинством, и, вместе с тем, столь добродетельную непреклонность в сочетании с тысячей других качеств, какими она блистала, – все это заставило меня прибегнуть к последнему средству, а именно – просить ее быть моей супругой; и – чтобы сократить столь печальное повествование – она сделалась моей женой, и я удалился с ней в эту усадьбу, где жил с ней в такой любви и радости с ее стороны и с моей, что не переносил ни одного часа разлуки.

В тот день, когда я отправлялся на охоту, по возвращении я находил ее в слезах и в такой тоске и отчаянии, что душа моя радовалась, и это заставляло меня вновь любить ее, как божественное существо. С шестью годами, которые я провел в этом наслаждении, не могло бы сравниться ни прошлое, ни настоящее, ибо эти шесть лет были такими, что только неблагодарность сердца низкого и подлого могла нарушить то, чему было положено такое прочное основание.

Поблизости отсюда жил незначительный человек, правда, не дворянского рода, но с хорошими природными данными, хотя и не обработанными, – ибо он знал немного музыку и немного поэзию; сам он считал себя выдающимся человеком, а в селении, где он жил, он не пользовался почетом и на него даже не обращали внимания. Я взял его для своей охраны и для бесед в свободные часы, когда он составлял мое общество. Я снабдил его платьями, предоставил ему мой стол, он был вторым владельцем моего состояния, и, в конце концов, из ничтожества я сделал его человеком с положением, равным себе. И до и после женитьбы, когда я отправлялся на охоту, он ехал со мной верхом и если уставал, то возвращался в усадьбу. Это было уже после того, как я женился, и в это время он имел возможность разговаривать с моей супругой; но у меня никогда не было здесь никаких подозрений, потому что он был маленького роста, некрасив лицом, с широкими зубами, с толстыми руками; он был лишен нравственных добродетелей, склонен к клевете и интригам. Но хотя все это было так, я решил не давать ему возвращаться с охоты, пока не возвращался я сам, делая это больше в угоду окружающим, чем потому, что я был недоволен его поведением.

После того как я перестал отпускать его одного, каждую ночь, когда я возвращался домой, в садах стало появляться привидение, тревожившее собак и пугавшее слуг. Я, хотя и возвращался усталым, вставал, чтобы осмотреть все уголки садов, не столкнусь ли где-нибудь с привидением, и только после этого возвращался в постель. А когда я уходил из постели, моя супруга запиралась изнутри и не открывала, пока не убеждалась, что стучался именно я, говоря, что она запиралась изнутри из боязни привидения. Появление этого призрака продолжалось много дней и месяцев; но я заметил, что в те немногие ночи, когда я оставался на охоте, привидение по ночам не появлялось, и я не мог представить себе, где оно скрывалось; поэтому, вернувшись однажды ночью с охоты, я сказал одному из слуг, чтобы он находился у входа в сад и внимательно следил за этим призраком. Я заперся вместе с супругой в своей комнате, дожидаясь, повторится ли опять то же самое, что бывало в другие ночи; когда собаки начали надрываться от лая, так как привидение было таким огромным, что достигало окон и крыш, я с величайшей поспешностью встал, и когда я встретил оставленного у входа в сад слугу, он сказал мне: