Висенте Эспинель - Жизнь Маркоса де Обрегон

Прежде чем супруг мог сказать слово в ответ, она, ободрившись, сказала глухим голосом, выходившим из глубины души, словно из могилы:

– Сеньор солдат, не тратьте понапрасну слов, потому что я не могу больше жить и я не хотела бы опять увидеть свет солнца, закрытого для меня всем этим. Но если когда-нибудь вам, пораженному таким ужасным случаем, придет на мысль рассказать об этом другим, то узнайте истину, чтобы вы не осуждали жестокость моего супруга и не распространяли позора, которого я не заслуживаю. Эти два человека по справедливости заслужили постигшую их смерть. Этот, лежащий, за то, что он сказал о том, чего не видел и не мог видеть. А этот, изуродованный, не за то, что он совершил, а за то, что намеревался совершить, как изменник, неблагодарный за многие благодеяния, оказанные ему моим супругом и господином; он действовал с такой ловкостью, что я решила, что он в союзе с каким-нибудь демоном, так как я видела его в моей комнате, не понимая, каким образом он входил в нее. Но когда я его увидела выходящим из-за картины, я спросила его, что ему нужно, он отвечал мне, что пришел развлечь меня в отсутствие моего супруга и господина. Я не сказала ему ни одного дурного слова по поводу его домогательств, во-первых, потому, что я никогда их никому не говорила, а во-вторых, потому, что, увидев мою твердость, он не говорил мне больше ни одного бесчестного слова. Если же мой супруг и господин ставит мне в вину, что я не сообщила ему об этом, то я скажу, что, когда я видела его даже слегка разгневанным, я всегда трепетала, пока этот гнев у него не проходил, – насколько же труднее было сказать ему о том, что так поразило бы его в самое сердце. Но не нашлось бы в мире королевства или империи, ради которых я запятнала бы свою честь и ложе моего супруга и господина. И ради милосердия, какое я увидела в вас, и ради истины, которую я вам сказала, я умоляю вас, чтобы вы просили его не длить мне жизнь, а ускорить мою смерть, чтобы я могла скорее предстать с этой мукой на суд Божий.

С того момента, как эта столь же прекрасная, как и несчастная женщина начала говорить, супруг ее проливал такие слезы, что, увидев это, я сказал ему:

– Что вы думаете об этом, сеньор кабальеро? – на что он, рыдая, ответил мне:

– Я думаю то, что как я дал вам позволение говорить, точно так же я даю его вам, чтобы вы делали все, что, по вашему мнению, послужит мне на благо.

Я в ту же минуту выхватил свой кинжал и перерезал узы этих божественных, хотя и ослабевших членов, которые обессилели настолько, что, не будучи в состоянии держаться на ногах, она упала ко мне на грудь, а потом опустилась на пол, словно отдыхая от пережитых великих мучений. Муж бросился перед ней на колени и сказал, целуя ей руки и ноги:

– Супруга и госпожа моя, раз мне не за что прощать вас, я сам со всем смирением прошу у вас прощения.

Она не могла отвечать, ибо от слабости она впала в такой обморок, что я подумал, не умерла ли она, а муж поднялся и с большой поспешностью принес много всяких укрепляющих средств, при помощи которых она, ставшая бледной как белая лилия, моментально опять стала как роза и, открыв свои преисполненные кротости голубые и ясные глаза, сказала мужу:

– Для чего, господин мой, вы захотели опять возвратить меня к этой несчастной жизни?

– Чтобы не погибла моя, – ответил он, и, подняв ее вдвоем, мы перенесли ее в ее комнату, где ей был оказан такой заботливый уход, что наконец она была спасена от смерти.

Ни один слуга не был свидетелем всего того, что произошло в эту ночь.

Утром я попросил у него разрешения отправиться продолжать свое путешествие, но он не отпускал меня в течение двадцати дней, в чем я очень нуждался, благодаря усталости от дороги и ужасу, охватившему меня от столь печального рассказа и страшного зрелища. [421]Охваченный своей страстью, не думая о возможности ошибиться, он совершил убийства и собирался покончить с невинной и невиновной женщиной, из-за чего он жил бы в постоянном беспокойстве, если бы остался жить, – а она была бы опозорена тем, чего не совершила. Что кабальеро обманулся, благодаря стольким подобиям истины считая себя оскорбленным в своей чести и охваченный ревностью, этим источником стольких величайших бедствий, – это не чудо; но поразительна настойчивость или упорство человека двуличного и преисполненного лукавства, который, чтобы осуществить свой умысел, вместо того чтобы действовать спокойно, прибегает к помощи хитростей и выдумок, неистовствует, оскорбляя чужую честь и подвергая опасности свою жизнь; словно эти лукавые люди сделаны из другого теста, чем прочие. Но кажется, что он был очень возмущен, когда наносил удары кинжалом тому, кто сообщил ему новость, хотя благодаря этому разоблачению он мог бы убедиться в истине, не действуя так поспешно; но сама природа и даже разум заставили его совершить это возмездие, справедливое по многим основаниям. Первое и главное, потому что это дурное качество злого умысла, порочного разума и бессовестности, когда человек говорит о чужих поступках, свидетелем которых он не был. Другое, – потому что сообщать кому-нибудь дурные вести о том, что для того имеет большое значение, – это значит находить удовольствие в несчастиях друга, которому это говорится. Третье, – потому что сплетники и льстецы своими интригами разрушили половину мира. Здесь следует также отметить великое страдание этой столь же прекрасной, как и оскорбленной женщины, которая, несмотря на столько ударов, полученных от судьбы, видя себя уже на пороге смерти, не потеряла терпения в своих несчастьях, ни почтительности к своему мужу. Дай Бог, чтобы все женщины знали, насколько важно для них уметь обладать таким терпением, чтобы сохранить мир в своем доме и любовь своих мужей, ибо им кажется, что меньше чести в том, чтобы не кричать так, как кричат их мужья, будучи более могущественными.

Я был настолько раздражен и недоволен тем, что я слышал и видел, что, хотя они меня самым настоятельным образом просили, чтобы я остался там на всю жизнь или на некоторое время, я не мог согласиться на это; но я отказался от этого, дав им понять, что я уходил очень довольный оказанным мне приемом, очень восхваляя кабальеро за проявленную им решимость при восстановлении своей чести, а ее – за твердость и сохранение своего доброго имени.

За проведенные там дни я убедился, насколько муж был прав, будучи столь влюбленным в это кроткое и божественное создание, настолько преисполненное скромного величия, что действительно по красоте лица, по стройности фигуры, по мягкости характера и по кротости нрава она была настоящим портретом доньи Антонии Калатайуд. [422]Чтобы предохранить себя от всякого страха, какой мог бы у меня появиться, и чтобы оставить их довольными, я дал слово вернуться в их дом и быть к их услугам, покончив свои дела в Венеции; и с этим условием они отпустили меня, ибо как у меня была боязнь какого-нибудь вреда с их стороны, так у них был страх передо мной, чтобы я не разгласил того, что я видел; во всех этих уловках нуждаются люди, бывшие свидетелями чужих бедствий, и они не должны думать, что они являются господами тех, чьи тайны им известны. Ибо и в настоящее время, и в прошлом известны великие бедствия, постигающие лиц, разгласивших тайны.