Висенте Эспинель - Жизнь Маркоса де Обрегон

Я пустился в это плавание, не столько зная, какое путешествие мне надо предпринять, сколько для того, чтобы бежать от этой обманщицы и ее козней. Поэтому мне нужно было удлинить свой путь больше, чем следовало, чтобы добраться туда, где я чувствовал бы себя лучше. Среди спутников я столкнулся с одним, который сказал мне, что он бежал потому, что на него возвели очень тяжкое обвинение и он хочет быть отделенным водой, пока не будет доказана истина или не прекратится дурная молва о нем.

– Я считаю большой ошибкой, – сказал я ему, – отворачивать лицо и подставлять спину, чтобы она получала оскорбления и раны, удары которых оставят неизгладимые кровавые следы. Ибо если оскорбленный находится налицо, то каждый скорее усомнится в справедливости обвинения, чем станет чернить его доброе имя. А для доказательства преступления величайшей и наиболее очевидной уликой является бегство. Мало ценит свою репутацию тот, кто не боится ран, наносимых языком в его отсутствие. Нет такого праведного человека, который не имел бы какого-нибудь соперника; и чтобы не давать тому возможности устраивать козни, он не должен упускать его из вида, ибо злонамеренные пользуются всяким пустяком, чтобы напитать ядом мнение всего общества против того, кого они хотят видеть извергнутым из этого общества.

Этими и другими доводами, какие я ему высказал, я убедил его возвратиться в Венецию, что для меня было важно, потому что, выйдя на берег в первом же селении, какое мы увидали, – так как мы плыли около берега, – я оказался близко от Ломбардии, откуда я направил свой путь в Геную, а он в Венецию. Таким образом, за добрый совет я избавился от необходимости кружить более двухсот лиг, сколько считается водой от Венеции до Генуи, где я рассчитывал застать дона Фернандо де Толедо. Но так как он проехал дальше, то в ту же ночь, хотя она и была очень бурной, я поехал с такой поспешностью, что нагнал его в Саоне [426]в тот момент, когда он собирался отплывать. Я был принят с радушием, в котором я очень нуждался вследствие овладевшей мной меланхолии, порожденной постоянными ревматическими болями, которые всегда поражали у меня ипохондрические части. Мы отправились в обратный путь в Испанию, оставляя справа берега Пьемонта и Франции, неспокойные в то время благодаря бродившим там шайкам бродяг, подчинявшихся не закону своего короля, а собственной воле и прихоти. Мы заходили в гавани по необходимости и только у таких берегов, которые казались наиболее удобными для разбивки лагеря, оставляя в безопасном месте и под хорошей охраной одиннадцать фелук, на которых мы плыли; на берегу мы ели и добывали воду и дрова.

Из Генуи я захватил с собой бурдюк в десять асумбр очень хорошего греческого вина, благодаря которому я пользовался дружбой большого общества, пока мы не достигли Марсельских Яблок. [427]Это очень высокие голые скалы, бесплодные, без травы, без деревьев и без какой бы то ни было зелени, лишенные всего, что могло бы радовать взор. И вот, когда мы достигли этого места, – так как переход был не без трудностей, – моя фелука, шедшая последней, села на мель очень близко от этих Яблок, около одного из которых прибой волн создал очень длинную гряду, или уступ. Поэтому, когда мы сели на мель, капитан фелуки сказал:

– Мы погибли!

Так как я умел плавать и видел поблизости место, где мог быть в безопасности, я снял с себя и бросил бывший на мне плащ и повесил себе на шею, как перевязь, бурдюк, в котором было уже мало содержимого, и в четыре или шесть взмахов руками достиг гряды Яблок. Между тем фелука сошла с мели и моряки уплыли, обращая на меня внимания не больше, чем на тунца. И хотя я кричал им, они или не слышали моих криков из-за шума волн, или не хотели их слышать, чтобы не нарушать свойственного их характеру обычая быть нечестивыми, чуждыми любви и вежливости, столь же лишенными всякой человечности, как чуждые сострадания морские животные.

Я чувствовал себя погибшим и без надежды на иное утешение, кроме как от Бога и святого ангела-хранителя. Я размышлял о том, что должно быть со мной, если случайно не пройдет этими местами какой-нибудь корабль или судно, которое пришло бы мне на помощь в такой крайней нужде. С восьми часов утра до двух часов дня я ждал, не покажется ли кто-нибудь, кто мог бы помочь мне, так как я был уверен, что этот благородный кабальеро должен был сочувствовать моей беде; но моряки были такими жестокими животными, что сказали ему, будто я утонул. Время от времени я подкреплялся при помощи своего бурдюка, пока не принял решения, что же мне следовало делать.

Я решил отдаться ярости моря, этого ненасытного чудовища и кровожадного зверя, и для этого снял с себя колет из тонкой кордовской кожи [428]и с помощью острия кинжала и двух дюжин шнурков, которые я всегда беру с собой в путешествие, я зашил его на груди, по подолу, в рукавах и горловине так плотно, что мог надувать его и воздух из него не выходил. Я освободил бурдюк от божественной жидкости, какая в нем еще оставалась, и, очень хорошо надув его, сделал его противовесом колету. То же самое я сделал с начищенными сапогами, которые, будучи связаны подвязками, тоже помогали поддерживать на воде. Я снял с себя широкие штаны, потому что вода стала бы проникать в них через карманы, и остался только в рубашке и камзоле, потому что, сделанный из замши, – он не так быстро поддавался влаге. Снарядившись таким образом, я вспомнил, что лучшие пути – это те, какими ведет нас Бог, и обратился к Нему с такими словами:

– Всемогущий Боже, начало, середина и конец без конца всего видимого и невидимого, в величии Твоем живут и пребывают ангелы и люди, премудрый Творец небес и стихий, – Ты, Который сотворил столько чудес на земле со Своими творениями, Который вел к спасению через столько лиг воды блаженного Раймундо, державшегося только на своем плаще, Ты, Который на этом самом месте избавил от уже охватившей их смерти моряков, которых собирались поглотить неукротимые волны, укрощенные Тобой по одной лишь просьбе раба Твоего Франсиско де Паула, [429]– рождением, смертью и воскресением святейшего Сына Твоего, нашего Спасителя, умоляю Тебя, не дай мне умереть вне моей стихии.

Потом я обратился к святому ангелу-хранителю:

– Ангел мой, которого Бог приставил, чтобы охранять это тело и душу, молю тебя именем Того, Кто создал тебя и создал меня, сопутствуй мне и защити меня в этой беде.

Произнеся эти слова и крепко держась за свой корабль, я очень отважно бросился на колет и бурдюк и начал храбро действовать своими четырьмя веслами, но так, чтобы мне не уставать; судно мое шло по ветру, и я плыл, делая небольшие движения руками, чтобы усталость не ослабляла моих сил. Я не решался подумать о глубине воды подо мной, чтобы не потерять присутствия духа; не решался я и остановиться, потому что хорошо знал, что, пока тело движется, на него не нападут прожорливые морские животные. А если иногда я чувствовал, что мои весла ослабевают, я вытягивал их по воде, доверяя все остальное своему судну; иногда я утешался благоуханием, исходившим от бывшего около моего носа бурдюка. Я начинал молиться, но оставлял это, потому что мне не хватало дыхания, которое так необходимо в подобных обстоятельствах.