Висенте Эспинель - Жизнь Маркоса де Обрегон

На это похожий на монаха юноша сказал:

– Ну, в этом не будет недостатка, потому что теми, какие набросал проводник, можно укрыть Бургос и Сеговию.

– Со мной не шутите, – сказал проводник, – а то я заставлю вас в полдень увидеть звезды.

– А разве вы Богоявление? – спросил юноша. А тот ответил:

– Я девка, которая вас породила.

– Вот поэтому-то, – сказал юноша, – я и вышел таким большим негодяем.

Проводник и юноша говорили друг другу очень остроумные вещи, за чем прошло довольно много времени. Аудитор спросил юношу:

– Ради своей жизни, скажи, откуда ты?

– Я, сеньор, – отвечал тот, – андалусец из-под Уведы, из селения, которое называется Башня Перо-Хиль, [466]и склонен к проделкам. А так как в таком маленьком селении я не мог осуществлять их, я украл у моего отца четыре реала и убежал в Уведу, где я увидел, что слуги из домов Ковос [467]играли на миндальное печенье, и я, обуреваемый желанием поесть его, пустился играть на четыре реала, а когда я проиграл их, не попробовав миндального печенья, я прислонился к столбу находившейся там поблизости колоннады и пробыл там до самого вечера в полном отчаянии. Подошел какой-то старик, спросил меня:

– Что вы здесь делаете, благородный человек?

– Поддерживаю этот столб, – ответил я, – чтобы он не упал. Почему вы спрашиваете меня об этом?

– Потому что, – сказал он, – если вам негде переночевать, то там есть стол стригача овец и вы можете лечь на шерсти.

– А эта обстриженная шерсть, – сказал я, – могла бы состричь мои бедствия и несчастья?

– Неужели так рано вы уже жалуетесь на них? – сказал добрый человек.

– Как вы хотите, чтобы я не жаловался, – ответил я, – когда с того момента, как я ушел из дома моего отца, все было лишь несчастьем.

– Откуда вы? – спросил он.

– За много лиг отсюда, – отвечал я.

– Заметьте себе, сын мой, – сказал он, – что для людей созданы бедствия, и тот, кто не имеет мужества противостоять им, погибает. А так как вы начали столь рано испытывать их, то они будут для вас легче, когда вы станете взрослым человеком. Ленивые увальни не обладают опытностью и потому никогда не ценят блага, ибо затруднения изощряют человека и делают его пригодным для всего. Я ушел из родительского дома в вашем возрасте и благодаря своей способности достиг очень почтенной должности альмотасена [468]этого города.

– Вы действительно далеко пошли, – сказал я, – желаю вам не лишиться этой должности. Но как может подняться так высоко тот, у кого нет ни гроша?

– Если вы пришли за столько лиг, как вы говорите, – сказал он, – то неудивительно, что вы совсем израсходовались и испытали бедствия. Где ваша родина?

– В Башне Перо-Хиль, – ответил я. Он засмеялся, а я сказал ему:

– Вам кажется, что это слишком мало времени, чтобы считать бедствия? Когда я вышел, была уже ночь, и я проскользнул на виноградник, где так наелся покрытого росой винограда, что, если бы я не отыскал, где мне выйти, я лопнул бы и не мог бы дойти до Уведы. Когда я только что оправился от этой беды, мне случилось проиграть бывшие у меня четыре реала и остаться без денег, голодным и жаждущим, без пристанища и постели.

– Ну, так ступайте туда, – сказал он, – и там найдете себе ложе.

Я пошел и, устроив себе ложе из шерсти, растянулся на нем. Я отдохнул немного, но в полночь ясная погода так резко сменилась на ветер и бурю, что я думал не дожить до утра, потому что яростный ветер врывался под стол, поднимая пыль от шерсти, засыпавшую глаза, и образуя лужу воды для всего тела. А кроме всего этого свиньи, бродившие по этим улицам, отыскивая себе пропитание, поспешили укрыться от непогоды под столами стригачей. Думая, что занятый мною был свободен, под него с хрюканьем вошла целая дюжина их, разрывая рылом шерсть, так что они легко могли испачкать мне все лицо. Но я терпел их и был им рад из-за той защиты, какую они мне оказывали. Обе мои ноздри были оскорблены, и я встретил утро не очень чистым и благоуханным, но зато с несколькими палочными ударами, потому что слуга стригача пришел на рассвете выгонять свиней ясеневой палкой в три пальца толщины, и, думая, что бьет по свиньям, он влепил мне несколько ударов по спине, от чего у меня пропали и сон и лень.

Я перенес эту беду, хотя этим для меня не кончились несчастья, потому что они сыпались на меня одно за другим, так что, куда бы я ни шел, или меня искала беда, или я ее искал. Потому что юноши с дурными наклонностями хороши постольку, поскольку необходимость заставляет их не быть дурными.

Из Уведы я пошел в Кордову, где встретил одного молодого монаха, шедшего учиться в Алькала. И когда он предложил мне сопровождать его, я согласился с очень большой охотой, потому что он очень хорошо ел и пил, благодаря милостыне, какую ему давали в селениях и вентах. Ему так понравилась моя болтовня, что он очень расхвалил меня в одном из монастырей своего ордена, где мне дали поэтому очень охотно монашескую одежду. Хотя я и слышал рассказы об искушении голода, через которое проходят послушники, я не верил этому, пока не испытал сам. Ибо когда мы кончили обедать, я захватил у заведовавшего трапезной небольшой хлебец, чтобы поесть среди дня. Но когда я сделал это в другой раз, меня на этом поймали и сильно наказали. Тогда я придумал очень хороший способ: я вбил пять или шесть гвоздей в доски моей кровати с нижней стороны, и, схватив хлебец, я бежал и насаживал его на один из этих гвоздей. Монахи приходили следом за мной, но ничего не находили и возлагали вину на другого.

Таким образом прошло несколько дней, так что я завтракал и закусывал в свое удовольствие, а другие страдали за мою вину. И до сих пор это оставалось бы тайной, если бы не проделка, какую я устроил с наставником послушников. Ему прислали коробок или корзиночку с превосходнейшим бисквитным печеньем, и когда он отвернулся, я схватил два из них и, притворившись, будто иду за другим де лом, сейчас же пошел и насадил их оба на гвозди. Я вернулся очень скромно и принялся читать. Он же, недосчитавшись печенья, быстро пошел к моей постели и к постелям других, осмотрел всего меня и книги, но, не найдя того, что он искал, он захотел посмотреть, нет ли печенья под кроватью, и наполовину влез туда, и наконец сказал: «Здесь ничего нет, пойдем в другое место». Я был уже совсем спокоен и очень доволен, – но в то время, когда он вытаскивал из-под кровати голову, он ударился затылком об один из гвоздей. Так как это причинило ему боль, он посмотрел, что это было, и нашел на гвоздях свои печенья и мои хлебцы. Они схватили меня и разделали так, что мое тело стало похоже на палитру художника: вот видите, ваша милость, лучше ли гонение, чем быть гонцом. Они оставили меня в эту ночь таким, что, как им казалось, я не мог прийти в себя, но я захватил свой узелок, и когда я собрался отправиться в путь, они послали за мной двух парней, живших в монастыре в качестве служек, и, зная местность лучше меня, они обогнали меня так рано утром, что, когда я вышел, я увидел их издали расположившимися в таком месте, что они неизбежно должны были бы схватить меня. Но так как нужда – великая выдумщица средств спасения, то я нашел это средство на расположенной около самой дороги пасеке. Поэтому, как только я их увидел, я вошел на пасеку, сбросив более двадцати ульев и поместившись среди них, совершенно не шевелясь – потому что пчелы нападают только на тех, кто делает какие-нибудь движения. И когда те вошли, чтобы схватить меня, то пчелы, защищая свои владения, встретили их своим оружием, в то время когда они шли на приступ. А так как те защищались руками, то чем больше они махали ими, тем больше слеталось пчел. Когда поднялось все войско и вступило в бой, арьергард тоже покинул свои палатки, и когда он подлетел на помощь авангарду, то армия была настолько велика, что они окружили бедных палачей тьмой.