Висенте Эспинель - Жизнь Маркоса де Обрегон

Он очень обрадовался и с этого дня стал утром и вечером совершать прогулки пешком, благодаря чему он стал чувствовать себя очень хорошо и совершенно здоровым, и благодарил меня за хитрость, к какой я прибегнул, чтобы вырвать его из его праздности, лишавшей его бодрости, радости и здоровья, и поднес мне щедрый подарок.

Я пробыл некоторое время в Мадриде, где был компаньоном и эскудеро у доктора Сагредо и его жены, доньи Мерхелины де Айвар, пока я не покинул их, или не покинули меня они.

Когда я кончил свой последний рассказ, отшельник, выражая величайшее удивление тому, что он слышал, сказал мне, может быть, уставши слушать меня столько времени, что через мост уже можно проходить. Я простился с ним и, проходя по мосту, видел очень много вырванных с корнем деревьев, которые неслись по течению Мансанареса, [441]и несколько растрепанных китов, из тех, которые обыкновенно служат для упражнения в метании копья. [442]Много утонувших животных и много людей, смотрящих на это и удивляющихся наводнению и столь внезапной и яростной буре. Все огороды затоплены, островки покрыты нанесенными деревьями, потому что вода доходила почти до часовни Сан Исидро Лабрадор [443]и образовала из песка и деревьев несколько плотин, которые до сих пор оставляют реку разделенной на несколько частей.

Я решил удалиться от столичного шума и найти покой в местности с более мягким климатом, чем Кастилия. И я решил отправиться в Андалусию, которую язычники, по своим верованиям, сделали местом пребывания блаженных душ. Они говорили, что при переправе через реку Лету – которая все еще сохраняет свое имя в названии реки Гвадалете [444]– забывалось все земное и все прошлое. Потому что превосходный климат, изобилие плодов земных, приветливость неба и земли – все это заставило их впасть в это заблуждение.

Для благоденствия стариков более пригодно все умеренное, и так как я оказался с деньжатами, я купил мула, которого мне отдали очень дешево, потому что у него были опухоли на ногах и вытек один глаз; однако шел он довольно хорошо, так что я отправился в путь, поручив себя Богу и святому ангелу-хранителю.

Я ехал один, потому что можно даже идти пешком, чтобы не путешествовать, подчиняясь чужому желанию, ибо очень обременительно быть обязанным останавливаться там, где хочется другому, а не когда я сам почувствую себя усталым или где мне захочется остановиться. В конце концов, так как у меня были деньги, я хотел совершать путь по-своему.

Стояла очень сильная жара, и хотя я выехал очень рано, чтобы полдничать в венте Дарасутан, [445]днем наступил такой невероятный зной, из кустарников поднимались такие палящие испарения, обжигавшие мне лицо, что я тысячу раз остановился бы, если бы нашлось подходящее для этого место. Я издалека увидел венту, хотя она едва виднелась из-за скрывавших ее кустарников и деревьев, и мне казалось, что с каждым шагом, какой я делаю к ней, она удалялась от моих глаз, а жажда у меня во рту все увеличивалась. Я не верил, что смогу добраться до нее, пока не услышал музыку гитар и голоса, выходившие из самой венты.

– Теперь, – сказал я себе, – я уже не могу заблудиться.

Когда я вошел туда, я застал там много полдничавшего народа, входившего и выходившего. Я облегченно вздохнул, увидя большой кувшин с водой, которой я всегда был большим любителем. Я освежился и стал слушать музыку, потому что она сама по себе является такой вкусной пищей для слуха, и можно себе представить, что в этой пустыне, заросшей кустарником и безлюдной, ее мелодия казалась гораздо лучшей, чем в королевских дворцах, где есть много других развлечений. Так как зной достиг своей наибольшей силы, а вента была полна людей, то было нужно то воздействие, какое оказывает музыка, чтобы можно было провести это время с некоторым отдохновением. Ибо это искусство не только услаждает внешнее чувство, но даже смягчает и утишает душевные страсти. И она так горда, что дается не всем, какими бы талантами они ни обладали, а только тем, кого природа создала с особой склонностью к этому. Но те, которые родятся с этой склонностью, способны ко всем остальным искусствам, поэтому детей следует обучать этому искусству прежде, чем иным, по двум основаниям: во-первых, потому, что в них обнаруживается талант, каким они обладают, а во-вторых, чтобы занять их столь добродетельным делом, которое своей деликатностью отражается на всех поступках детей.

Хотя один современный автор легкомысленно говорит, что греки не обучали мальчиков сперва музыке, так как это не было более важным, чем многое другое, – но это было сказано по причине незнания этого искусства, потому что он хотел сказать, что их не обучали музыке сладострастной. Так как через слух проникают в душу представления, то, если душа серьезна и скромна, они возвышают ее до созерцания высшего Творца; а если она бесстыдна и чрезмерно весела, они повергают ее в непристойные мысли. И слух настолько является судьей в этом искусстве, что я вспоминаю такой случай. Один юноша, очень хорошо певший, оглох, и когда его после этого просили спеть, так как голос у него был так же хорош, как и раньше, то он стал делать такие грубые ошибки, что все слышавшие его пение смеялись, потому что действительно слух служит как бы колком человеческого голоса.

Эти музыканты пели с таким умением, что сиеста после обеда прошла очень приятно. Один из них вынул часы, чтобы посмотреть, который час, горячо восхваляя при этом изобретение часов. [446]На это я возразил ему, что то же самое, что он сделал при помощи часов, можно сделать, воткнув в землю соломинку или палочку и отсчитывая, на сколько пальцев отбрасывается тень. [447]Можно также это сделать, если нет солнца, при помощи сосуда с водой, просверлив в нем очень маленькую дырочку и отмечая часы по убыли воды, а также и посредством других изобретений.

Остававшееся до отправления в путь время прошло в восхвалениях каждым своей профессии и тех изобретений, к каким каждый имеет наибольшую склонность, – поводом к чему послужил разговор об изобретении часов. Говорили об астрологии, о музыке, об изобретении искусственной памяти, [448]потому что там был один кабальеро, аудитор [449]из Севильи, который делал с ней чудеса. Один старый эскудеро, сидевший в углу и занимавшийся ловлей блох, сказал:

– Все изобретения, о каких говорили ваши милости, никуда не годятся в сравнении с изобретением иголки.

Все засмеялись, а он уверенно и очень сердито сказал:

– Если, по-вашему, это не так, то сделайте мне милость, положите мне заплатку кусочком астрологии.

На это лисенсиат Вильясеньор возразил:

– Каждый хвалит то, к чему он более способен. Этот сеньор эскудеро может говорить об этом потому, что он больше имеет дела с иголкой.