Матео Алеман - Гусман де Альфараче. Часть вторая

Многие скажут, а может быть, уже и сказали: напрасно всевышний даровал тебе жизнь, и напрасно ты о ней рассказываешь, — это дурная и беспутная жизнь, и лучше бы тебе помолчать, а другим и вовсе про тебя не знать. Но ты далек от истины, и помыслы твои нечисты. Сдается мне, что ты опасаешься за свою любимую мозоль: я до нее еще не дотронулся, а тебе уже больно. Дело известное: когда кающийся грешник истязает себя по наложенной епитимий, раны начинают сильнее болеть, если их врачует чужая рука.

Либо я говорю правду, либо лгу. А только я не лгу. Как возблагодарил бы я бога, если бы то была ложь! Ведь я тебя знаю: рассказывай я какие-нибудь небылицы, ты слушал бы охотно и таял бы от удовольствия. Но я говорю одну лишь правду, а правда горька. Она колется, потому что колючая. Если бы ты сам был чистеньким, без пятнышка, а грязен был бы твой ближний, если бы гром грянул не над твоей, а над соседской крышей, ты был бы всем доволен и ничуть бы не осерчал. И рассказ мой, и сам я — все пришлось бы тебе по душе. Но нет! На сей раз ты не выскользнешь угрем из рук! Найдутся и на тебя листья смоковницы [21] …листья смоковницы. — Шершавыми листьями смоковницы пользовались для того, чтобы удержать скользкого угря. . Ты от меня не уйдешь!

Итак, говорю тебе, — если ты согласен слушать, — что эта исповедь, эти чистосердечные признания делаются не для того, чтобы ты мне подражал; напротив, я хочу, чтобы, узнав все о моих ошибках, ты мог исправить свои. Если я погиб от беспутства, ты должен возненавидеть то, что меня погубило; не ступай ногой туда, где я поскользнулся, и пусть мое падение послужит тебе уроком. Ведь ты такой же грешник, как и я, ничуть, по милости божьей, не сильнее и не смышленей. Погляди же на себя, осмотри не спеша и со вниманием дом души твоей и убедись, что ты накопил в нем груды мусора и нечистот; не порицай же других и не злословь, когда заметишь, что у соседа на крыльце валяется птичье перышко.

Ты, может быть, скажешь, что зря я пускаюсь в проповеди и что только глупец станет лечиться у хворого врача: кто не умеет исцелить самого себя, тот не исцелит и другого. Может ли из жала ядовитой змеи сочиться целебный бальзам? Чего ждать от дрянного человека, кроме дряни?

Не буду отрицать, что я дурен; но для тебя я все равно что искусный резальщик мяса, прислуживающий за столом у своего господина: старательно и умело отделяет он грудку, крыло или ножку птицы и подает блюдо гостям, соблюдая их ранг и звание и стараясь каждому угодить; все покушали, все сыты, лишь он уходит с пиршества усталый и голодный.

На свой страх и риск, трудом собственных рук я прокладываю путь среди опасных рифов и скал, чтобы ты не разбился об утесы и не напоролся на мель, с которой не сумеешь сняться. Даже ядовитый красный мышьяк можно употреблять с пользой; он стоит денег, им торгуют в лавках. И если в пищу он не идет, зато годится для другой цели: красным мышьяком выводят вредных и опасных насекомых. Пусть же и пример моей жизни послужит человечеству как ядовитое средство против свирепых тварей, что водятся во дворцах и кажутся на вид ручными; этим они всего опасней, ибо, считая их существами разумными и даже добрыми, мы позволяем им править нами; они притворяются, будто оплакивают наши горести, а сами безжалостно грызут наше тело, тираня нас произволом и насилием.

Хорошо бы найти отраву и от других вредоносных паразитов: от всех этих заносчивых и самодовольных бездельников, что с гордой осанкой слоняются по улицам, странствуют по белу свету, нигде не принося пользы и ничем путным не занимаясь; бродят они по всей земле из конца в конец, из квартала в квартал, из дома в дом; как возчики с севильского хлебного рынка, которые одно привозят, другое увозят, так и они: сколько увезут выдумок, столько привезут небылиц, а заодно переносят сплетни, пересказывают враки, распускают слухи, поставляют лжесвидетелей, сеют раздоры, марают доброе имя, клевещут на честных, травят незлобивых, грабят чужое добро, убивают и мучают невинных. Всех бы этих негодяев на одну осину! Самые нарядные брюссельские ковры, которыми богато и пышно убраны палаты вельмож, не сравнятся с украшениями, что развешивают палачи вдоль проезжих дорог.

В нашем мире положено быть награде и возмездию. Будь все безгрешны, исчезла бы надобность в законе; будь все учены, только сумасшедший стал бы писать книгу. Лекарства созданы для больных, почести для достойных, а виселица для злодеев. Знаю сам, что силен порок, — ибо порожден жаждой свободы от оков земных и небесных. — но не отступлю, пока есть надежда, что повесть о моих злоключениях поможет тебе избежать той же участи. Такова моя цель. А если усилия не приводят к цели, значит, труд пропал даром.

Правда, не всегда оратору удается убедить слушателей, врачу исцелить больного, а моряку благополучно пристать к берегу. Что ж! Утешусь их примером и сознанием исполненного долга: я подал тебе добрый совет и осветил путь, уподобившись кремню, из которого ударом кресала высекают искру, хотя сам он не горит и не светит. Так и негодный человек: его предают казни, секут плетьми, поносят и позорят, а другие, видя это, извлекают для себя урок.

Однако мы сошли с дороги. В эту минуту вокруг нас творится то же, что на толкучем рынке, когда между рядами старьевщиков проходит почтенный горожанин или нарядный кавалер. Стоит ему на что-нибудь взглянуть, как налетает целая туча продавцов: один дергает за рукав, другой за полу, третий тянет к себе, четвертый зазывает, так что несчастный не знает, куда податься. Ему кажется, что все торговцы плуты и мошенники, никому он не верит, — и правильно делает. Мне ли не знать, чем эти купцы торгуют и какой товар выхваляют! Впрочем, бог с ними, пусть себе мечутся; уж так и быть, отпущу их с миром в память о старой дружбе; ведь во время оно я сбывал им некупленный товар, получал вперед за то, что брался поставить, и учился у них в одну ночь превращать плащи в полукамзолы, а лоскутья продавать на заплаты.

Такие же сомнения одолевают беспечного путника, который оставил постоялый двор, не справившись о дороге; проехав пол-лиги, он вдруг оказывается на развилке трех или четырех дорог и, приподнимаясь на стременах, наклоняется то вправо, то влево, вертит головой, высматривая кого-нибудь, кто сказал бы, куда ему свернуть; но вокруг ни души, и, положившись на свое чутье, он выбирает ту дорогу, которая, как ему кажется, ведет в нужную сторону.

Я вижу перед собой несметное множество различных мнений и пристрастий; все они наперебой дергают и тянут меня к себе, хотя одному богу известно, чего им от меня надо. Одному хочется сладкого, другому кислого, один любит жареные оливки, другой не переносит соли даже в яичнице. Этот обожает куропачью ножку, прокопченную на свече, а тот уверяет, что господь бог не создал ничего лучше редьки.