Вадим Бурлак - Петербург таинственный . История. Легенды. Предания

Он пугает своими прямыми линиями и внезапными поворотами в неизвестное… Поворотами — во всем. В своей истории, в судьбах жителей, в архитектуре, в свойственном только ему ритме, непредсказуемости…

Когда в тридцатых годах прошлого века на Васильевском острове сносили старый дом, некий специалист долго недоуменно разглядывал начертанные на стене изречения: «Он многолик: тревога, паника, ужас, кошмары, отчаяние — это все его маски… Смерть идет на запах страха».

Как в коммунальной квартире дома на Васильевском острове появилось изречение тибетского отшельника?..

«Специалист» сообщил куда надо, но «там» было не до восточных мудрствований.

В 585 году до нашей эры, когда началось сражение мидян с ливийцами, произошло солнечное затмение. Тысячи воинов с обеих сторон были так напуганы этим, что побросали оружие и разбежались.

Так страх прекратил на время войну.

Но в истории гораздо больше примеров, когда чувство страха губило целые армии, когда это чувство помогало слабому победить сильного.

Даже среди животных происходят подобные случаи. От бывалых людей можно услышать множество рассказов о том, как, оказавшись в безвыходном положении, обезумевшая от страха антилопа кинулась на льва и убила его, проткнув острыми длинными рогами; о том, как лошадь убила ударом копыта волка, а горный козел сбросил в пропасть снежного барса.

Об этом рассказывал друзьям поэт и путешественник Николай Гумилев, когда возвратился в Петербург из своей африканской экспедиции.

Лишь немногие современники Петра I понимали, насколько важно для российского государства создание города в устье Невы. Большинством же людей, строивших Петербург, руководил страх. Боязнь ослушаться царского указа, боязнь быть казненными, наказанными за невыполнение высочайшего повеления.

И тысячи жителей из разных российских краев и губерний срывались с родных мест, шли и ехали на строительство неведомого города, уже заранее боясь, ненавидя, проклиная его.

В конце XIX века поэтесса Поликсена Соловьева так обращалась к своему любимому Петербургу:

«…И когда Он снял шестую печать, я взглянул, и вот, произошло великое землетрясение и солнце стало мрачно как власяница, и луна сделалась как кровь. И звезды небесные пали на землю, как смоковница, потрясаемая сильным ветром, роняет незрелые смоквы свои. И небо скрылось, свившись как свиток; и всякая гора и остров двинулись с мест своих. И цари земные, и вельможи, и богатые, и тысяченачальники, и сильные, и всякий раб, и всякий свободный скрылись в пещеры и в ущелья гор, и говорят горам и камням: падите на нас и сокройте нас от лица Сидящего на престоле и от гнева Агнца, ибо пришел великий день гнева Его, и кто может устоять?»

Так предвещал Апокалипсис в своем Откровении святой Иоанн Богослов.

В последние десятилетия все чаще упоминается футурошок — страх перед будущим. Многие люди понимают: прошлое не вернуть, настоящее с его радостями и бедами, страхами и счастливыми минутами быстро пролетает. А что будет завтра, через год, через двадцать лет? Наступит ли когда-нибудь для человечества Золотой век или все же грядет Апокалипсис?

Не случайно в христианстве уныние считается смертным грехом. Это чувство, как и страх, имеет свойство самовозрастать до жизненно опасных размеров. Но виноват в «самовозрастании» сам человек, обладающий свойством нагнетать, преувеличивать страх и уныние. Особенно в этом преуспевает литература. Сколько страха, опасений, уныния можно встретить в строках, посвященных Петербургу.

«Мне сто раз, среди этого тумана, задавалась странная, но навязчивая греза: „А что, как разлетится этот туман и уйдет кверху, не уйдет ли с ним вместе и весь этот гнилой, склизлый город, подымется с туманом и исчезнет как дым, и останется прежнее финское болото, а посреди его, пожалуй, для красы, бронзовый всадник на жарко дышащем, загнанном коне?“» — писал в своем романе «Подросток» Федор Достоевский.

Александр Герцен считал, что «в судьбе Петербурга есть что-то трагическое, мрачное и величественное». В очерке «Москва и Петербург» он отмечал: «Это любимое дитя северного великана, гиганта, в котором сосредоточена была энергия и жестокость Конвента 93 года и революционная сила его, любимое дитя царя, отрекшегося от своей страны для ее пользы и угнетавшего ее во имя европеизма и цивилизации. Небо Петербурга вечно серо; солнце, светящее на добрых и злых, не светит на один Петербург, болотистая почва испаряет влагу: сырой ветер приморский свищет по улицам. Повторяю, каждую осень он может ждать шквала, который его затопит…

…Человек, дрожащий от стужи и сырости, человек, живущий в вечном тумане и инее, иначе смотрит на мир; это доказывает правительство, сосредоточенное в этом инее и принявшее от него свой неприязненный и угрюмый характер. Художник, развившийся в Петербурге, избрал для кисти свой страшный образ дикой, неразумной силы, губящей людей в Помпее, — это вдохновение Петербурга!..»

Мрачные мысли не давали покоя Александру Одоевскому, когда он наблюдал за жизнью петербургского общества. За несколько недель до восстания 1825 года поэт-декабрист, прославившийся впоследствии стихотворением «Ответ А. С. Пушкину на его „Послание в Сибирь“», писал о петербургском бале:

Это стихотворение Александра Одоевского оказало сильное влияние на «петербургскую» поэзию отчаяния, страха, растерянности.