Михаил Кочнев - Сказы

Да, братец мой, хороши, цветисты были ярославские скатерти, мягко, бело белье камчатное, сколько милостей нахватал хозяин мануфактуры от царицы Катерины. Но однажды так угодил ей скатертью, что упала царица в обморок, а все бесценные труды ткачей по воле, по прихоти прахом пустила, по ветру развеяла.

В те поры ровно ураган по всем селам, городам прошумел. С понизовья широкого, с далекого Урала — вольный ветер повеял. Беглых объявилось много, как в лесу опят после теплого дождя. Да и то сказать: от добра добра не ищут.

Раз из спального сарая утекли пятеро ткачей Ярославской мануфактуры. Деньги за всех содержателем плачены. Все пятеро — приписные, к мануфактуре привязаны по гроб.

Содержатель наведался в сыскное заведенье: мол, нет ли у вас беглых каких.

— Как не быть? Их каждый день приводят. Вчера пятерых захватили. В кузиловке, глянь, не твои ли?..

Пошел в кутузку. Кутузка в подвале каменном. Оконце под самым потолком, как в скворешне, да вдобавок решетчатое, за железом. А там полеживают пятеро молодцов на полу. Один — детинушка богатырь, по всей стати ему на стругах плавать. Заводит он с тоски-кручины:

Остальные все враз подхватывают:

Вошел хозяин с караульным в кутузку:

— Что еще за скоморошки тут?

Один дудку из сапога вытащил. Пошла весельба, как на масленице. И караульный им нипочем. Запевало Кудрявич сметил, тут же песню повернул на другой лад:

А друзья еще пуще:

Тоже со сметкой парень — сразу все и свел на пересмешку.

— Не твои? — спрашивает караульный.

— Может, и мои, всех-то разве упомнишь? — ворчит хозяин, попрекает молодцов: — Небылицы плесть горазды, за переборный бы стан вас: послушал бы, как запоете.

Тут Балабилка Кудрявич вскочил:

— Сиживали и за переборным и за подножечным. Надо — самому комару камзол камлотовый соткем, блохе, императрице кафтанной, скатерть сладим. Песня делу не помеха!

Надоело, наприскучило мотаться парням. Люди рабочие. У рабочего человека от безделья душа вянет, сохнет, как цветок по осени. А им, где ни жить — так служить.

Тряхнул хозяин золотым кисетом в сыскной коллегии, ну и все шито-крыто. Чужих людей признал за своих, прибрал к рукам, заладил на свою мануфактуру. Не ошибся плут.

Балабилка-весельчак сразу сел за переборный стан. Ткет, песней сердце тешит. Прямо золотые руки: на какой узор ни глянет, снимет в точности, капля в каплю. Такие стал салфетки-скатерти перебирать, что и на царский стол накинуть не зазорно.

Молодцы послушливые за помощников, за переборщиков…

Вот однажды прискакал в Ярославль царский гонец. Белого коня привязал у крыльца к резному столбу, палаш прихватил, а сам в контору к купцу — хозяину. Приказывает царский гонец хозяину: мол, к такому-то сроку соткать наилучшую скатерть на царский стол. Таково повеление царицы. Большой праздник в град-столице затеян, на пирование вельможи пожалуют и заморские гости. Нужна скатерть в ширину-то пять аршин, а в длину — двадцать пять.

— Ладно, — говорит хозяин, гильдейский фундатор, — для их императорского величества порадею. За указец ее благодетельный отблагодарю от всей души нашей и верного сердца. На уточиныиз мастеровых людей жилы выдеру, а уж сотку и цветисто и добротно.

Гонец хлестнул плетью с золотистой кисточкой по сафьяновым сапогам, шляпу с пером поправил, в седельце сел, вдарил коня шпорами и погнал столбовой дорогой.

Вздохнул да охнул купчина. Поддевку распахнул. От царского-то заказа его в жар бросило. Заказ такой хоть и не внове, и дотоль немало на царский стол поставлял он всякой красоты, а на этот раз что-то робость охватила. Угодишь ли? Слышал он от надежных людей, что после того, как кабальные люди вышли из покорности да к новому царю опальному перекинулись, с той поры потеряла царица всякий спокой. Уж и своих-то домочадцев приблудных и то кой-кого расшугала: кого в Буй, кого в Кадуй, а третьего за Можай, назад не приезжай.

Пошел хозяин в рисовальню, из ткацкой светлицы лучших площанщиков шелковиков-переборщиков покликал, наказывает:

— Царскому столу заказ готовлю. Эта скатерть дороже всей моей жизни. Ты, Логин Арясов, бобыльский сын, срисуй цветы, узоры, чтобы царица, как глянула, духом бы воспрянула, а как на стол скатерть постлала — сама бы цветком расцвела. Ты, Балабилка, с помощниками по узору сотки такую скатерть, чтобы нам с тобой царица прислала по золотой табакерке. Ни шелку заморского, ни пряжи золотой не пожалею.

Тут-то развязал он алую шелковую тесемку, — вишь ты, брат, — развернул царский указец, что был в трубочку свернут, да напомнил:

— Ложась, вставая, в сердце, как отче наш, храните повеление монархини. Нерадивых, нерачительных, ослушников хозяйской воли отдавать в мануфактурколлегию для отсылки на Камчатку, в каторжную работу. Слышали? А то сызнова прочитаю! Идите, да чтобы у меня сказано — сделано было! Кто хозяину не угодит, — так и ведайте — тот по Камчатской стороне соскучился.

Арясов Логин, бобыльский сын, как прирос к столу в рисовальной светлице, с раннего утра до позднего вечера сидит над белым листом, кисть в руке, в ложечках, в черепочках золотые, лазоревые краски перед ним. За косящатым окном зеленел волжский берег, вольная матушка-Волга, синее небо, отары белых облаков гуляют в вышине. Логин порисует, порисует да поглядит в оконце. Уж вот, кажется, хорошо вывел, дельно, цветисто; другие срисовальщики заглянут через плечо Логина на узор, присоветуют:

— Ловко, хватит! Неси! Клади кисть, а то испортишь.

Логин и вблизь-то глянет на сделанное и к двери-то отойдет, а потом возьмет узор — да в печь! Хорошо писано, но не лежит к сердцу.

Мнится, мерещится Логину свой семицвет диковинный, в уме-то этот узор крепко держит, явственно во всех изгибах видит, а вот положить по всем правилам на манерный лист никак не может. Дело, братец, тонкое. Хоть ты семи пядей во лбу, а, бывает, сразу-то свою мысль не ухватишь во всей полноте-ясности. Тогда тебе ни сна, ни отдыха. Сам себя маешь и не маять не можешь.

Сготовил Логинов картинки примечательные. По краям-то цветы лазоревые тремя линиями, в каждом углу по корзинке с цветами. Вверху двуглавый орел распахнул крылья на всю скатерь, глядит в обе стороны, в когтях скипетр царский держит, под крыльями плывут по Волге корабли под белыми парусами. На крутом красном берегу Ярославль-город с теремами белыми, с церквами златоглавыми. Вдоль да по бережку крутому идет крестьянский сын, кажись ведет за собой честной люд на поклонение. Это будто сам хозяин. Такова хозяйская воля была. А на красной горке царица в кисейном платье, две собачки кудлатые на золотых цепках впереди ее.