Галина Лифшиц-Артемьева - Предания, сказки и мифы западных славян

Да, та самая бедняжка,
вечно в грусти и печали,
все она вздыхает тяжко
от утра и дале, дале.
Взор ее всегда туманен,
ночью спать она не может,
утро радостью не манит,
с мукой рано встанет с ложа:
«Ах, дитя, мое родное!
Ах, беда мне, горе злое,
Ах, прости, помилуй, Боже!»

Лето кончилось,
и осень, и зима уж на исходе,
только горе не кончалось,
слезы вечно на подходе.
И хоть солнце выше стало,
разогревши землю снова,
ей веселья не послало,
все еще рыдает вдова.

Слышишь? Сверху, между буков
из костела с башней низкой
снова раздаются звуки,
как призыв, к деревне близкой.
Вновь спешит толпа людская,
Нынче пятница Страстная,
К храму, вверх, ко славе Божьей,
поспешают все, кто может.

Нежно веет ветер вешний,
он доносит хора пенье:
вновь в костеле вспоминают
об Иисусовых мученьях.

Кромкой леса, вдоль реки
женщина бредет, вздыхает,
тяжелы ее шаги,
словно кто идти мешает.
В горе прожила весь год,
боль идти ей не дает.
Что ж пред нею предстает?

Что ее явилось оку?
Лишь в трехстах шагах от храма
странный камень одинокий
вырос на дороге прямо,
рядом с серою скалою,
словно вечно здесь стоящей,
дверь открыта под горою —
вход пугающий, манящий.

В страхе женщина застыла,
ужас волосы вздымает —
здесь пропал сыночек милый,
но – надежда оживает.
Нет, надеяться не надо,
только как же без надежды?
Ведь прошла кругами ада!
Манит вход ее, как прежде.

Двери снова распахнулись,
зал невиданно прекрасен,
Стены золотом сверкают,
потолок в рубинах красных,
и хрустальные колонны,
отражая свет, сияют,
своды, мрамор пола, арки…
Кто не видел, не поверит:
два светильника у двери,
два огня вовсю пылают,
погасить никто не властен:
левый – лунным полыхает
светом, что дарует счастье,
правый – золотом трепещет,
рыжим, солнечным, опасным.
Сребро слева, злато справа
к потолку огни вздымают,
что мощны и негасимы,
берегут и освещают
клад, от века здесь хранимый.

Ужас женщину толкает,
страх, но и надежда тоже.
Вновь на золото взирает —
неужели снова, Боже,
жажда денег раздирает?
«Ха-ха, мама! Ха-ха, мама!»
Глядь, сынок, сыночек милый,
по кому весь год тужила,
к маме тянется руками!

Задыхается, дрожит,
мигом к сыну подбегает
и в объятия хватает,
прочь из зала с ним бежит,
крепко к сердцу прижимает.

Треск-треск! Что это за звуки?
по пятам за ней несется
грохот, ветра вой и стуки,
вся скала теперь трясется,
от себя не отпускает.
«Божья Матерь, помоги мне!» —
молит женщина в смятенье,
за спиной скрежещут стены,
рухнет все через мгновенье.

Вдруг – о, как все изменилось!
Тихо, благость воцарилась.
Это было иль приснилось?
Камень тот же у дороги,
Входа нет, как не бывало.
о страстях Христовых в храме
паства хором допевала.

У нее зашлось дыханье,
вся от ужаса трясется,
у нее одно желанье:
с сыном прочь она несется,
обнимает, прижимает,
сохранит его? Спасется?
Лес уж ближе подступает,
далеко скала – и бьется
у бедняжки сердце громко,
и почти не держат ноги.
Вот и принесла ребенка
от скалы в свой дом убогий.

«Слава Богу!» – повторяет,
слезы счастья щедро льются,
сына милого ласкает,
вместе с ним они смеются.
И целует лобик, ручки, губки —
к сердцу прижимает,
все любуется, вздыхает.

Глядь – блеснуло, зазвенело
что-то в фартучке сыночка —
горстка золотых монеток,
что ему тогда всучила,
чтоб играл один той ночью.

Но ее не занимает
то, что столько горя стало!
Боль и слезы вспоминает,
хоть благодарит немало
бога за подарок этот.
Ей богатств дороже света,
всех милей сыночек малый —
клад прекрасный, небывалый!

Уж давно костел разрушен,
Смолкло колокола пенье,
Где росли когда-то буки,
Догнивают их коренья.

Старец помнит те преданья,
Хоть и канули иные,
Все же люд еще укажет
Те места, где прежде жили.

Если вечером морозным
Молодежь с ним вместе сядет,
Старец с радостью расскажет
О вдове и вдовьем кладе.

Одиннадцать уже пробило,
а лампа все еще светила,
а лампа все еще горела,
что над иконою висела.

На стенке комнатки низкой
Был образ Девы Пречистой,
Матери Божьей с младенцем Христом,
Как розы бутон с прекрасным цветком.

А перед ликом светлым
девушка на коленях,
лицо к земле склонила,
руки в молитве сложились,
слезы из глаз ее падали,
грудь тоскою теснилась,
плакала бедная девушка,
слезы так и катились:

«Господи! Где же мой батюшка?
Травкой могилка покрылась!
Господи! Где моя матушка?
И та под землею сокрылась!
Сестра и год не прожила,
а брата пуля стерегла.

Когда бы милый рядом был,
отдать бы жизнь хватило сил,
но он давно в чужом краю,
не слышно там печаль мою.

Как на чужбину собирался,
все утешал, все улыбался:
«Любимая, ты лен посей
и понапрасну слез не лей,
а в первый год – пряди, пряди,
и на второй – холсты бели.
На третий – шей и вышивай,
рубашки к свадьбе собирай.
Рубашки только ты сошьешь,
венок из руты заплетешь».

Рубашки те давно я сшила,
в сундук с приданым уложила,
завяла рута на веночке,
а нету, нету все дружочка!
В свете ль бродит он широком,
камнем в море ли глубоком —
где пропал мой ясный свет?
Лета три как вести нет!

Мария, Дева непорочная,
Ты моя защита прочная:
мне верни любимого,
одного-единого,
мне любимого верни
или жизнь мою возьми,
жизнь его – весенний цвет,
без него не мил мне свет.
Мария, Матерь милости,
куда без Твоей жалости!»

Погнулся образ на стене,
забилось сердце в глубине,
лампа, что едва горела,
вспыхнув, сразу потемнела.
То ли буря погасила,
то ль знаменья злого сила!

Слышишь, что там? что за звук?
А в окошко: тук! тук! тук!
«Спишь, красотка или бдишь?
Что, красотка, не глядишь?
Ждешь меня или забыла?
Тут я, тут, жених твой милый —
Мне верна иль изменила?»

«Ах, мой милый, жизнь моя!
Я молилась за тебя!
Моя мольба тебе подмога,
за тебя прошу у Бога!»

«Брось молитвы! Встань, иди,
впереди вся ночь в пути.
Месяц светит нам в подмогу.
Ну, невеста, нам в дорогу!»

«Боже правый! Ты о чем?
Да куда же мы пойдем?
Воет буря, ночь темна,
ночь для смертных – время сна».