Сказания о нартах

— Что с нами случилось?

— Ничего худшего ожидать нельзя было! — ответила Шатана. — Алдар Хиза похитил жену Сослана и унес ее в свою крепость.

Собрал тут Батрадз нартов и вновь повел их на крепости Хиза. Как только показалась крепость Хиза, сказал Батрадз нартам:

— Привяжите меня крепко-накрепко вот к этой стреле.

Удивились нарты, но исполнили то, что просил их сделать Батрадз. Крепко привязали они его к большой стреле.

— А теперь кладите меня на мой лук, — сказал Батрадз. — Оттяните тетиву настолько, насколько хватит сил ваших, и пустите эту стрелу в крепость Хиза.

Нарты сделали так, как сказал им Батрадз. Растопырив руки и ноги, полетел Батрадз, ударился о стену крепости, проломил ее и прошел насквозь всю крепость, разрушая ее так, что с противоположной стены посыпались камни.

— Где здесь эта собака, собакой рожденная! Или ты вправду думаешь, что никого из нартов не осталось в живых и ты можешь похищать их жен?

И, схватив хизского алдара, Батрадз вырвал ему сначала одну руку, потом другую и после этого одним ударом размозжил ему голову.

Тут и нарты хлынули в крепость Хиза. Имущество и драгоценности из дома хизского алдара они забрали, также взяли в плен жену и трех дочерей алдара.

А жена Сослана, дочь Солнца, вернулась к мужу своему Сослану.

Много сокровищ было у нартов, но среди них больше всего дорожили они чашей своей Уацамонга. Драгоценное свойство имела эта чаша: если кто-либо из пирующих говорил правду о своих подвигах и о доблести своей, она сама подымалась прямо к губам этого человека. Если же кто-либо хвастался понапрасну, не трогалась она с места.

Раз как-то пировали нарты, и до краев наполненная брагой чаша Уацамонга стояла перед ними. И стали друг перед другом выхваляться нарты, рассказывая о своих доблестях и подвигах. Но сколько они ни говорили, чаша Уацамонга не трогалась с места.

Один только Батрадз сидел молча на этом пиру и слушал спокойно россказни нартов. Когда все замолчали, Батрадз легко встал с места, рукоятью плети постучал по краю чаши и сказал:

— Охотился я вчера вечером, подымался по горному склону и семь вечерних дауагов убил. Правду сказал я, и так же в правде подымись, чаша Уацамонга, и стань на колени отцу моему Хамыцу.

Плавно поднялась с земли чаша и опустилась на колени Хамыца. Снова постучал Батрадз рукоятью плети своей по краю чаши, и сказал Батрадз:

— На рассвете я спускался домой по другому склону и убил семерых дауагов рассвета. Правду сказал я, и так же в правде подымись, чаша, до пояса отца моего Хамыца.

До пояса Хамыца поднялась чаша. И только Батрадз хотел говорить дальше, как Хамыц сказал:

— Говори только о том, о чем можно сказать, и молчи о том, чего сказать нельзя.

Хамыц потому сказал то слово предостережения, что в хлебной браге, которой наполнена была чаша Уацамонга, плавала бусинка жира, а в бусинке этой прятался владыка хлебов Хор-алдар. А спрятался он для того, чтобы подслушать пьяную похвальбу нартов и узнать, кто из них убил его сына. Боялся Хамыц, как бы Батрадз не проговорился и не навлек на нартов гнев Хор-алдара.

Но Батрадз в третий раз постучал по краю чаши и сказал еще тверже:

— Вновь поднялся я на склон горы и убил семерых елиа-дауагов грома и семерых мыкалгабыров-дауагов созревшего хлеба, и среди них был сын самого владыки хлебов Хор-алдара Бурхор-али. Все они убиты мной. И так же, как сказал я правду, так в правде подымись, чаша, к губам отца моего Хамыца.

Поднялась Уацамонга к губам Хамыца, и в этот миг Хор-алдар выпрыгнул в страхе из чаши, а не то выпил бы его Хамыц вместе с брагой. Полетел Хор-алдар, и в ярости кинулся он на стебель ячменя. Шесть колосьев произрастало до этого времени на стебле ячменя. Стиснул их всех Хор-алдар в руке своей. В злобе за своего сына все шесть колосьев хотел погубить он, чтобы отомстить нартам. Но тут попросил его Уастырджи:

— Эй, оставь хоть один колос для лошади моей!

И оставил Хор-алдар на ячмене только один колос, а пять колосьев уничтожил навеки.

А когда захотел Хамыц хлебнуть из чаши, оказались в браге ящерицы, змеи, лягушки и прочие гады. Клубясь, всплывали они в чаше и устремлялись в рот Хамыцу. Но тверды, как булат, были усы Хамыца, он бил и колол гадов своими булатными усами, и вновь спрятались они на дне чаши. И тогда булатноусый Хамыц опрокинул вверх дном чашу Уацамонга.

Единственная сестра росла у семи братьев — сияние неба и краса земли Акола-красавица.

Велела она своим братьям поставить на перепутье семи дорог, меж двух морей, железную башню. Поселилась она в этой башне и жила там, не показывая никому своего прекрасного лица. Ни один мужчина не видел ее, и, кроме своих братьев, не видела она в лицо ни одного мужчины. Самые доблестные из нартов не раз пытались найти к ней дорогу, но никому не удавалось это.

И вот однажды возвращался Урызмаг с охоты, и вдруг видит он — все доблестные нарты собрались на вершине Черной горы и пляшут там симд, такой симд, что горы рассыпаются, вековые деревья в дремучих лесах содрогаются и трещины проходят по их могучим стволам. Земля колеблется под ногами пляшущих нартов.

— Что с вами, именитые нарты? — спросил Урызмаг. — Своим топотом вы насмерть перепугали весь народ. Ради чего вы так пляшете?

— Что ж, мы расскажем тебе, ради чего мы пляшем. В железной башне, что стоит на перепутье семи дорог, живет красавица Акола — сияние неба, краса земли. Но никому не показывает она своего лица, и ни одному мужчине не удалось привлечь ее взгляд. Знаем мы, что каждый день распускает она крылья Кандзаргаса, орлиные крылья, и три круга совершает по небу. Вот и пляшем мы здесь симд, надеясь, что при одном из вылетов своих увидит она нашу пляску и кому-либо из нас выпадет счастье привлечь ее взгляд. Ну, а если не суждено нам это счастье, то все-таки нам удастся хотя бы увидеть ее.

— Жалко мне вас! — воскликнул старый Урызмаг. — Ну что вы дадите мне, если я покажу вам красавицу Аколу?

— Быстроногого коня своего я не пожалею!

— Меч мой разящий отдам я тебе!

— Лук и стрелу, что насквозь пробивает гору, отдам я тебе!

Так, перебивая друг друга, кричат именитые нарты, но не прерывают своего громоносного симда.

— О, если ты, старейший наш Урызмаг, заманишь к нам сюда красавицу Аколу, я отдам тебе свой лук, не знающий промаха! — сказал после всех сын Хамыца Батрадз.

Тут повернул Урызмаг своего пегого Арфана и, погоняя, сказал коню:

— Когда ты доскачешь до башни Аколы, притворись хромым и, как бы я ни хлестал тебя, тащись так, словно ты издыхаешь.