Легенды Крыма

Здесь в Кизильташе притих на время Алим. Знали об этом только отузский кефеджи, да его подручный Батал. Но Батал готов был скорее проглотить свод язык, чем выдать Алима. Любил и баловал Алим его сиротку, маленькую Шашнэ и слал ей через отца то турецкую феску, то расшитые папучи, то золотую серьгу. Хвастала Шашнэ, показывая подругам новые подарки. Будет большой — весь кизильташский клад отдаст ей Алим и сам женится на ней. Услышала о том дочь грека дангалака, сказала отцу. Отец боялся Алима и не любил его, потому что когда боишься, — всегда не любишь.

И к тому же была между ними кровь: убил Алим в разбое родича дангалака. Чуть свет поскакал дангалак в город, а к вечеру в Отузы прибыл начальник и собрал сход.

Коршуном поглядел он на татар.

— Чтобы курица из деревни не вышла, чтобы голубь за околицей не парил, пока Алим не будет в моих руках.

И поняли татары, что пришел Алиму конец.

Никто не спал в деревне в эту ночь. Визжал вихрем Шайтан по дороге, ломал деревья по садам, мертвым стуком стучал в дверь труса и кидался на прохожего бешеным ливнем.

Жутко было идти стражам по кизильташской тропе. Жутью дышал лес нагорья и гулом гудел обложной дождь, сбегая тысячью потоков в ущелья кизильташской котловины.

Не ждали разбойники в эту ночь никого и, укрывшись в чекмени, спали в Разбойничьей пещере вокруг догоравшего костра.

Спал и Алим зыбким сном. Видел, будто забыл испить к ночи святой воды, как делал всегда, и вбегает в Святую пещеру, но в источнике, вместо воды, кипит кровь. А сверху, со скал, свесились кольцами черные змеи, и одна из них, скользкая и холодная, обвила его шею узлом.

Вскрикнул Алим от боли, открыл глаза и увидел над собой громадного человека, который давил ему грудь и сжимал горло.

Выскользнул Алим, но удар под сердце лишил его сознания. А когда очнулся, то лежал уже связанным вместе со всей шайкой.

— Здравствуй, Алим, был ты у меня в гостях, теперь, видишь, я к тебе пришел, — говорил над ним кто-то.

Потемнело опять в глазах Алима, а когда вновь пришел в себя, был день и несли его на носилках вдоль деревенской улицы. Точно вымерла вся деревня. Ни души не было видно, прятались все от взора начальника. Посмотрел начальник на Алима, точно что-то спросил, и ответил Алим взором: — Знаю, не будет больше джигитов в Крыму.

А к полудню у сельского правления собрались арбы, к которым были прикованы разбойники. В кандалах лежал Алим и с ним кефеджи с Баталом. Все было готово, чтобы тронуться в путь. Собралась вся деревня, вышел из правления начальник; плакала, ласкаясь к отцу, Баталова Шашнэ.

— Не плачь, — сказал начальник девочке, — скоро отец вернется, — и, посмотрев на Алима, добавил: — Чуть, было, не забыл, за мною ведь долг. Помнишь, я обещал, когда Алим будет в моих руках, сто карбованцев тебе? Алим в моих руках, — деньги твои.

— Отдай их ей, — показал Алим на девочку. Арбы медленно двинулись в путь и уже навсегда увезли из гор Алима.

Кизильташ лежит в семи верстах от Отуз, в сторону от Феодосийско-Судакского шоссе. Со времени Севастопольской войны здесь учрежден монастырь. Богомольцы после службы обыкновенно посещают монастырские пещеры, из которых одна называется Святой, а другая Разбойничьей.

П. Кеппен в 1837 г., когда еще не было монастыря, писал, что “близ Отуз верстах в шести от деревни, несколько вправо от дороги таракташской, есть в скале Кызылташской пещера глубиной на семнадцать шагов, которая иногда привлекает к себе богомольцев. В конце оной на столе, заменяющем алтарь, при образе лежит обломок беломраморной плиты величиною вершков в пять, на коем иссечен лик какого-то святого, судя по венцу, окружающему главу”. (П. Кеппен. Крымский сборник, 37.) На кустах у этой пещеры посетитель видит множество разноцветных лоскутков, которые богомольцы отрывают от платья больного и вешают на кусты, помолившись об исцелении его у источника в пещере.

Разбойничья пещера находится ниже Святой. Ее образуют две огромные сброшенные скалы. Предание об этой пещере сообщил местный грек Петр Егорьевич Джеварджи. Это предание связано с именем разбойника Алима, хорошо известного Крыму по народному рассказу и песням. Поют о нем и татарские чалгыджи на пирах, и местные гречанки, укачивая детей. Алим, из деревни Зуя под Симферополем, разбойничал в Крыму в сороковых годах прошлого столетия. Это был последний из джигитов, с которыми русской власти пришлось считаться после присоединения Крыма к России. Он пользовался огромной популярностью и несомненной поддержкой среди татарского населения края. До безумия смелый и дерзкий, Алим, говорят, отваживался вступать в открытую борьбу с небольшими отрядами войск, был не раз окружен и схвачен, но каждый раз бежал из тюрьмы, пока, наконец, в 1850 г., по наказании шестью тысячами ударов розог, был сослан на каторгу. Карасубазарским начальником в то время был Павел Михайлович Жизневский, славившийся богатырской силой.

Кефеджи — содержатель кофейни.

В те времена, когда Кизильташ был еще киновией, и все население его состояло из десятка монахов, епархиальное начальство прислало туда на эпитимию некоего отца Самсония.

В киновии скоро полюбили нового иеромонаха, полюбили за его веселый, добрый нрав, за сердечную простоту и общительность. В свой черед и отец Самсоний привязался к обители, которой управлял тогда великой души человек — игумен Николай. Сроднился с горами, окружавшими высокой стеной монастырь; сжился с лесной глушью и навсегда остался в Кизильташе.

В монастырь редко кто заглядывал из богомольцев; соседи татары относились к нему враждебно, и монахам приходилось жить лишь тем, что они могли добыть своим личным трудом.

Только раза два-три в год наезжала помолиться Богу, а кстати по ягоду и грибы, местная отузская помещица с семьей, и тогда дни эти были настоящим праздником для всех монахов и особенно для отца Самсония.

Монахи слышали звонкие женские голоса, общались со свежими наезжими людьми, которые вносили в их серую, обыденную жизнь много радости и оживления. А отец Самсоний знал, как никто, все грибные и ягодные места, умел занять приветным словом дорогих гостей и потому пользовался в семье помещицы особым расположением.

Уезжая из обители, гости оставляли разные съедобные припасы, которые монахи экономно сберегали для торжественного случая.

Так шли годы, и как-то незаметно для себя и других, молодая, жизнерадостная помещица обратилась в хворую старуху, а отец Самсоний стал напоминать высохший на корню гриб, не нужный ни себе, ни людям. Почти не сходил он со своего крылечка, обвитого виноградной лозой. И если воскресал в нем прежний любитель грибного спорта, то только тогда, когда приезжали по грибы старые отузские друзья.