Идрис Шах - Афганский Караван

– Так принято в Пагмане, – сказал Мирбан, – и это справедливо: даже при дворе в Кабуле пользуются этим титулом, говоря о членах вашей семьи.

На собрании духовных лиц в черных тюрбанах, когда у нас был большой пир с фейерверком, один высокопоставленный мулла сказал:

– В Афганистане значение имеют четыре вещи: деньги, родословная, происхождение от Пророка (мир Ему!) и сердцá людей, готовых идти в бой или нести иную службу.

Я молчал. Он продолжал:

– Тот, у кого есть родословная, будет иметь и сердца и может получить деньги, которыми воспользуется с умом.

– Таких людей в нашей стране много, – ответил я, – и я уверен, что все они достойно и добросовестно исполняют свой долг под рукой нашего благосклонного и мудрого владыки.

У нас, как и в Европе прошлых веков, это очень старая традиция: постоянно прощупывать почву, проверяя, не зарождается ли основа для некой новой власти (или для возрождения какой-либо из бывших). Либо это желание, так сказать, сесть на поезд вовремя, либо, наоборот, рьяная готовность докладывать о новых веяниях в существующие центры власти в расчете на награду.

Разобраться в мыслях и речах афганца, стоя на западной точке зрения, по существу, невозможно. Невинные в ушах западного человека высказывания могут быть восприняты афганцами как опасные, и, что бы ты потом ни говорил, ты не разубедишь их в первоначальной интерпретации твоих слов.

В области международных отношений это проявлялось уже не раз. Сходным образом, западные люди сплошь и рядом неверно истолковывают слова и поступки афганцев; мне приходилось это видеть довольно часто. Поэтому, в общем и целом, политических заявлений делать не стоит: либо те, либо другие сочтут, что ты руководствуешься низменными мотивами…

Отчасти чтобы избежать дальнейших разговоров такого рода, я отправился в северные горы посетить крепости наших родичей. Повсюду мы видели танцы с саблями, выслушивали древние истории, инспектировали военные отряды, участвовали в грандиозных пиршествах.

Мой помощник Халимджан организовал дело так, что из многих, кто явился предложить свои услуги, вскоре создалась настоящая свита с пажами, посланцами, глашатаями, музыкантами… Когда я стал возражать, они сказали мне:

– Наши лица почернели бы от горя, если бы достопочтенный старейшина нашего рода путешествовал здесь как бродячий дервиш.

Это навело меня на мысль. Долгополое одеяние и меховую шапку я заменил на простую белую одежду и тюрбан, вследствие чего люди, продолжая оказывать мне знаки глубокого почтения, поняли, что у меня действительно нет притязаний на мирскую власть.

Однако афганские способы передачи того, что у человека на уме, продолжали действовать. Рассказчик историй посреди длинного повествования вдруг пускался в длинное описание какого-то вымышленного лица; и не случайно. Один из них, например, сказал приблизительно следующее:

– Много лет назад жил человек. Его род восходил к курайшитам; он был хашимитским эмиром. Благодаря его знатности и достижениям, когда он вернулся на родину из чужих стран, люди стали стекаться под его знамя. У него были сторонники среди пуштунов и таджиков, среди хазарейцев и нуристанцев, среди западных персов-шиитов и жителей Бадахшана и Вакхана.

Тут он внимательно посмотрел на меня, и мне пришлось сказать:

– Да, понимаю. Но продолжай же.

В Афганистане не принято приступать к обсуждению чего-либо без предисловий. Обычно они представляют собой довольно длинный рассказ о том, что привело к нынешнему положению вещей. Эта часть процедуры имеет место независимо от того, знает или нет другая сторона сообщаемые факты.

Так что мне приходилось выслушивать путаные экскурсы в афганскую историю, описания наших нравов и обычаев и даже предсказания будущих событий.

Прибыв в Кабул, я прежде всего должен был отдать дань почтения монарху, поблагодарить его за милости и напомнить ему о тех случаях, когда мне довелось послужить его великому отцу на международной арене. Только после этого я отправился в Пагман, город моих предков.

Молва бежала впереди меня, и все в Пагмане хотели знать, что же мы обсуждали с его величеством. Но ничего особенно важного между нами сказано не было, поэтому я отделывался общими фразами и для поддержания беседы рассказывал о своей встрече с королем Англии.

Племенные вожди из Кох-и-Даман [предгорий], иные из которых владели обширными землями, или рудниками, или крупными скотоводческими предприятиями, были озабочены разобщенностью этнических групп страны. Туркестан, к примеру, еще недавно находился под властью вице-короля; люди не симпатизировали афганцам, как они называли поставленных над ними администраторов, говорящих на пушту. Жители других северных районов – Катагана, Бадахшана – не забыли своих прежних правителей, и там были сильны сепаратистские настроения. Не считаю ли я, спрашивали меня, что узбеки из более равнинных северных областей захотят соединить свою судьбу с узбеками Советского Союза?

Нет, отвечал я: безбожный коммунизм не привлекает мусульман.

Герат, говорили мне, персидский город, многие тамошние жители – шииты, как и хазарейцы, родственные монголам и обитающие в горах в центре страны. Иран потратил миллионы золотом на разжигание среди этих людей сепаратизма. Возможно ли отпадение? Я отвечал, что, по-моему, нет.

А как насчет полосы земли на северо-востоке, граничащей с Китаем? Вакханский коридор может отойти китайцам, если Советы предложат его им в обмен на невмешательство в Афганистане. Мне ничего об этом не было известно.

Нуристан, сказал глава депутации из окрестностей Куна-ра, – одна из новых провинций Афганистана. Эти люди хорошо помнят, как их подчинил себе Абдуррахман-хан. Они всегда были врагами афганцев, это совершенно другой народ. Не присоединит ли их к себе Пакистан? Или даже Индия?

Я ответил, что считаю это маловероятным.

И напоследок седобородый вождь из южных приграничных земель заговорил о пуштунах. Нынешние кабульские властители – пуштуны из Кандагара и Пешавара. Второй из этих городов сейчас находится в Пакистане. К Пакистану отошла бóльшая часть племенных земель. Что если жители Ягистана 3 3 Страна мятежников захотят присоединиться к Пакистану, соблазненные деньгами, преуспеянием и широкими возможностями?

– Что если луна сделана из сыра? – отозвался я.

– Наши суфийские вожди и наставники, – сказал мой собеседник, – всегда знают, что лучше для нас.

– Самое лучшее для нас, – сказал я, – это сильный, просвещенный и единый Афганистан, который мы все должны создавать и укреплять.

Эти слова вызвали общее одобрение – по крайней мере раздался общий одобрительный говор.