Elena Sokolova - Душа моя – Эвридика. Почти подлинная история

Зарево, цвета вина и крови, узкой полосой над самым горизонтом. Волны под ветром, яростно терзающие песчаный берег. Тонкая фигура в бледном свете звезд, в белой пене прибоя; и рвется с плеч серебристое покрывало и пристально, и тревожно смотрят в надвинувшиеся с заката тучи, темно-голубые глаза богини.

– Ты обманул меня, Голос! Зачем? Я хотела вернуть Эвридику в мир – вместе с этим даром, божественным огнем, вложенным в её душу. А ты оставил его здесь. Я хотела сделать мир и людей – прекрасными! А теперь этот божественный огонь будет жить только в мечтах человеческих. А ведь ты так любишь смертных! И неожиданности, и неопределенность. По-моему, в этот раз ты поставил подножку сам себе, Голос!

– Нет, богиня. Я все сделал правильно. Хватит с нас Прометея. Мир не выдержит божественного огня, он трещит по швам даже от малых его искр, что порой – неведомо как – все же вспыхивают в человеческих душах.

Долгая пауза.

– Неведомо как? О чем это ты, Голос?

– Поговорим после, Афродита… я спешу.

– Голос, ты верно шутишь? Ты – и спешка?!

– Не волнуйся, прекраснейшая. Все к лучшему. Все так, как и должно быть.

Вот именно. Только у каждого из нас свое собственное «так, как должно быть». То, которое нужно лично нам. И только у меня – то, которое нужно всем, и не нужно мне. Но я могу понять тебя, богиня Любви. Боишься Палат Забвения? Хочешь обеспечить себе вечную жизнь? «Богам и гениям можно все». Понимаю.

Да, возвращение Эвридики из Аида с этим пламенем в душе и с памятью о том, что случилось с ней и Орфеем в Царстве Мертвых, вполне способно перевернуть мир – даже за тот короткий срок, который будет ей отпущен. Дар быстро вытянет из нее все соки, и она вернется обратно, но за это время песни Орфея сделают подземные тайны ведомыми всем, а пламень Дара придаст им небывалые убедительность и очарование.

И потому – нет, Пенорожденная, не будет по-твоему! Нельзя бездумно разбрасываться такими подарками, и то, что у тебя свои резоны – нисколько тебя не оправдывает».

Голос ворчал и жаловался. Сам себе. Иногда – это необходимо. Есть знание, которым можно поделиться, а есть такое, что никому нельзя доверить, ни за какие коврижки. У каждого – свой крест, своя ноша.

И снова звездный круговорот во все стороны, сколько хватит взгляда. И снова холод беспредельных пространств. И снова – одиночество. И только знание того, что без тебя все пойдет наперекосяк, дает и силы и смысл.

Интересно, а я исчезну когда-нибудь?

Будет ли когда-нибудь день, когда меня – не будет?

Длинные подземные залы, пламя факелов и холод черно-белого мрамора. Темные одежды, водопад волос, руки, сложенные перед грудью. Кончики пальцев у губ в жесте сосредоточенности и тишины. Шелк мокрых ресниц на бледных щеках.

– Прими мою благодарность, Голос.

– Пустяки, принцесса! Я же говорил – ты мне нравишься.

Проклятое всеми место, это Царство Долга и Покоя, но именно здесь, в конце концов, встретятся и правый и виновный, и все дела будут закончены, итоги подведены, и мы узнаем истинную цену всем поступкам. Настоящая история пишется здесь.

Срединный Мир и еще одна Подлинная История, которую предпочли забыть

«Шар солнца золотой – как брошь на глади неба.

Лазурь с высот ложится пеленой

На плечи гор, седые от туманов.

Даль глубока, пронзительна, прозрачна.

Как крик, как океанская волна, как слезы.

Роса горит на листьях хрусталем

И сладкий запах трав щекочет ноздри.»

Гимн Орфея «Посвящение Утру»

Хлопнула дверь, выпустив мужчину высокого роста, в коротком белом хитоне и длинном, тяжелом, лазоревого цвета плаще. В руках посох и лира. Золотистые волосы перехвачены налобной лентой, на ногах – высокие шнурованные сапоги из мягкой кожи, открытые по бокам и щегольски украшенные вышивкой. Он широким прыжком перемахнул через невысокое крыльцо, но тут из дома женский голос позвал его: «Орфей!», и он вернулся. На обратном пути он шагал по ступенькам, однако поставив ногу на верхнюю, прошел затем по доскам настила самым краем, старательно обходя центральный участок. Вошел в дом, досадливо фыркнул и уселся на скамью около маленького стола, лицом к окну. Повозил по столу глиняную чашу – она стояла в центре, на красивой льняной салфетке. Вернул чашу на место, аккуратно расправив вышитую ткань. Звонкий голос спросил из-за плеча:

– Хочешь уйти?

– Как всегда в это время.

– Мог бы остаться дома.

– Зачем?

– Ступеньки разболтались, ногу сломать можно. Когда ты крыльцо починишь?

– Боюсь, что никогда. Надо попросить кого-нибудь.

– Кого ты попросишь? Живем в глуши.

– Раньше здесь были люди. Много людей. Сейчас и вправду – пустовато.

– Ты помнишь, что было раньше?

– А ты – нет?

– Нет. Мне кажется, мы всегда так жили. Ты уходил, возвращался, играл и пел, ел и спал. Ты никогда не работал. Это я помню.

– Я не узнаю тебя!

– Странно. А ты совсем не изменился за эти годы. И денег у тебя как не было, так и нет. Может быть, пора продать эту лиру и купить в дом посуду? И заплатить кому-нибудь за починку крыльца, пока я не сломала себе ногу. Или пока ты сам не сломал себе шею.

Певец выругался.

– Прекрати. Иди выпей. Когда тебя нет – спокойнее.

– Ты только что хотела, чтобы я остался.

– Я хотела, чтобы ты занялся делом. Починил крыльцо. Перекрыл крышу – она течет. Да хоть бы двор подмел – и то польза.

– Раньше ты так не говорила.

– А как я раньше говорила?

– Раньше тебе нравились мои песни. Раньше ты говорила, что они прекрасны и боги умолкают, слушая их. Что мир шепчет их слова, засыпая под пологом ночной тьмы, а в блеске росы горят звуки моей музыки, горят и светятся как драгоценные камни. Что в моем голосе торжество великих сил любви и добра, что он льется свободно, как водопад в горах или, как чайка, парит над изумрудной морской волной. Что он легок – как тополиный пух или как маленькое облачко с золотистым краем, подгоняемое утренним бризом. А теперь!…. Мне иногда кажется, что ты даже не знаешь о существовании таких слов.

– Не груби мне. Лучше подай вот ту чашу. И глупости это все. Никогда я такого не говорила.

– Говорила!

– Нет. Не говорила. Потому что ты никогда так не пел.

Орфей в ярости вскочил со скамьи и запустил стоявшей на столе чашей в окно. Сухой горох, заполнявший ее по самый край, с дробным стуком раскатился по полу.

– Как ты смеешь! Ты, ты….. – он задыхался, в глазах потемнело.

Эвридика спокойно повернулась и плеснула в него водой из кувшина, который держала в руках. Не в лицо, нет, на грудь – просто чтобы остановить приступ.