Velikaya Lives - Огонь и Я

Тень протянула дрожащую руку, положив на плечи Белогора длинные цепкие пальцы, крепко стиснув их.

– Зачем ты позвал меня? – склонившись к лицу Белогора, угрожающе шикая, спросила тень. Змеевик её глазниц блеснул пунцовым цветом огня.

– Знать хочу, расскажи, что за сила так вертит меня?

Извивающаяся тень, осыпая с себя крупные хлопья сажи, вытягиваясь, приобрела вид удлинённого тела, плывущего к Белогору. Кольцами, по-змеиному, тень обвилась вокруг него, опутав по рукам и ногам, и своим чёрным туманным силуэтом головы заглянула Белогору прямо в глаза, пронзительным гипнотическим взглядом читая его потаённые мысли.

Тень, выкидывая к лицу Белогора свой длинный раздвоившийся язык, несколько раз шикнула, и сиплый, глуховатый звук протяжно полился прямо в шаманское ухо:

– А зачем, Белогор, тебе вечно жить, от зари до зари блох без толку давить?

От таких слов Белогору, которого так пристыдили, стало не по себе, и холодная дрожь пробежала по его спине, но он промолчал, так как был словно парализованный.

Тень колыхалась, пребывая в постоянном движении, и подобно огромному полозу, шелестя лоснящимися чешуйками чёрной кожи, стягивала Белогора змеиными кольцами и не отводила от него своих пылающих вертикально вытянутых зрачков, продолжая зловеще шикать ему в ухо:

– Явно день позабыт, когда был ты в лесу, греешь кости свои, ковыряясь в носу. Между тем там великое чудо свершится: в череде зимних дней в свет дитя народится – не простое дитя, а из наших кровей, наделённое даром бессмертия дней. Тот ребёнок прославит великий сей край, ждёт рожденья его всемогущий Алтай. Породит его та, что всесильна и зла, – то хозяйка снегов, вековуха Зима. Никто ныне ни лет, ни года не считает, просто время плывёт, исчисленья не знает, и зима по сезонам летает, как хочет, – хочет в лето она, хочет в осень заскочит, по весенней траве заморозкой пройдёт и в реке, коль захочется ей, схватит лёд.

Иди к ней, Белогор, поклонись до земли, первым ласково матушкою назови, предложи ей в сезонах порядок начать, каждый год приходящий весельем встречать. Пусть ребёнка её день прихода станет часом и днём исчисления года. И где только появится, где он пройдёт, каждый ведал и знал: наступил Новый год!

Да придумай ты имя ему, чтоб наречь, иль подслушай у каждого жителя речь: слово то, что поболе других в обиходе, для ребёнка того идеально подходит.

Тень вздохнула:

– Ну всё, мне пора торопиться, и тебе час всего – дитя в полночь родится. Коли имя сумеешь ему подобрать, без хворы века три землю будешь топтать. В полночь Нового года родится не зря – год отсчёт свой начнёт с первого января.

Тень исчезла, растаяла, как не бывало. Белогора теперь лишь одно волновало. Мысли разные лезли из старческих дум – он их гнал от себя, изворачивал ум, об одном лишь кумекал: что могло б подсказать, как ребёнка того можно было назвать?

Стояла тёмная непроглядная мгла, ночь была холодной, и Зима, торжествуя, раскидала по всему небу крошечные осколки льда, которые многоточием мерцающих звёзд вспыхнули холодным огнём, рассыпаясь по небосводу. В их молочном свете, посеребрив воздух, ещё больше замерцала крошечными искрами мелкая морозная пыльца.

Большой месяц тоже весь обледенел, приморозившись рогом к вершине горы Белухи.

Белогор, одевшись в тёплый тулуп и нахлобучив на себя большую меховую шапку, вышел из своей пещеры, ступив на чистый, белый, ещё никем не тронутый снег, который, продавливаясь под тяжестью его тела, сильно хрустел, оставляя в себе тёмно-синие трафареты крупных лап.

Белогор, минуя огромные снежные сугробы, поднимался к самой макушке горы. Достигнув намеченной цели, он уселся в светло-бежевую дугу месяца, словно на трон, выточенный из слоновой кости, прикрыл свои ноги мохнатой звериной шкурой, подоткнулся ею со всех сторон, поелозил, поудобней устраиваясь, и, нахохлившись, будто озябший воробей, притих.

Затаивши дыхание, Белогор напрягал свой слух и слышал далеко-далеко, за тысячи миль, то, о чём говорят люди.

Вот до его ушей с противоположного края земли долетел еле слышный тихий отдалённый диалог:

– Морозяка стоит! В рукавицу прячь нос.

– Да уж, точно, шалит в эту зиму мороз.

– Хм… – ухмыльнулся сам себе Белогор, стал подслушивать дальше людской разговор.

– Иди в углик сходи, скоро печь прогорит, стены могут промерзнуть, мороз что творит!

– Есть! – довольный шаман произнёс, приподнялся, к глазам своим руки поднёс. Как бинокль их приставил да ракурс навёл, стал осматривать горы, леса, степи, дол…

Посмотрел шаман прямо – увидел деревни, повернул взор налево – и там есть строенья, обернувшись, повёл взглядом пристальным вправо – в поле зрения что-то биноклю попало. Ещё зорче вгляделся шаман в зимний дол – увидал сруб бревенчатый, маленький дом. Присмотрелся к нему: блеклый свет за окном, и прислушался: что ж говорят в доме том?

Мать ребёнку тихонько на ушко сказала:

– Спи, малыш, я ещё принесла одеяло, нынче холодно очень, чтоб ты не замерз… Коли дома тепло, перетерпим мороз.

Шаман думал и понял: есть слово в народе, что младенцу Зимы очень точно подходит. Он и сам много раз слово то произнёс и решился дать имя ребёнку – Мороз!

Шаман громко закричал в темноту:

– Мо-ро-о-оз!

Далёким отзвуком до него донёсся плач младенца.

– Родился Мороз! – утвердительно сказал шаман.

В этот миг разноцветными красочными переливами заколыхалось над головой небо. Северное сияние, подобно праздничному салюту, торжественными вспышками осветило землю, тем самым празднуя рождение Мороза и одновременно начало первого Нового года!

На вершине горы освещенный цветным огнём ещё долго стоял Белогор. Он думал, думал, думал… словно не мог на что-то решиться, а потом развёл в стороны руки, как крылья, покачался всем телом, кренясь в разные стороны, будто парусник под ветром, и, резко оторвавшись от горы, птицею полетел вниз.

Он над лесом летел и сугробами шел… Вот уж степь за спиною, за долами – дол…, вновь, руками взмахнув, полетел подле гор, торопился в обитель Зимы – Белогор.

Башни снежного града сквозь мрак – проявились, перед ним, облака расползлись, расступились, он ногою шагнул на дорогу под льдом и скользя по нему, шаркал ноги с трудом по морозной, мерцающей снежной пыльце, но, – путь пройден! – вздохнул Белогор на крыльце.

Потоптавшись чуток, снег он с валенок сбил, постучался, массивную дверь отворил.