Анатолий Головков - Синкопа

Мой легион со златыми орлами чести и веры,
дай мне незрячему снова увидеть рыжую степь,
и распознать среди ветра топот химеры,
только ей за мной не успеть.

Мухи в ужасную рану мою окунут свои рыльца,
ради богов небесных я попрошу одного:
десять сестерций жене по утере кормильца,
детям гетер – ничего.

Рим не проронит слезы, только горечь латыни
имя добавит на мраморе мрачной стены,
а через век Трояну выплеснет Плиний
горечь гражданской войны.

Ночь клянется и не лечит.
Вот с горчинкою пирог
и с медовым духом свечи
принесли на наш порог.

На Пречистенке, в субботу,
под изгибом ржавых крыш
мы гуляем беззаботно.
Почему же ты молчишь,

подмечая отражение
в коченеющем окне,
как нагие наши тени
вальс танцуют на стене?

Как дрожит на бронзе пламя!
Догорая, этот свет,
дорогая, будет с нами,
словно проездной билет

в неизвестную картину,
меж комодом и столом,
где за рощей бледно-синей,
нам с тобой достроят дом.

Смерти нет, и даже слава
не продлит ее итог.
Не скучай, моя забава,
кушай с печенью пирог.

То, что терпело, спасало, могло,
нынче стекает водой на стекло,
чертит ручьями магический знак,
в жажде не может забыться никак.

Вещей гармони родной говорок,
дай нам еще дополнительный срок,
чтобы нутро не сжигал самогон,
и за стихи не бросали в дурдом.

Вот мошкара отсыревших страниц
Поит и кормит лягушек и птиц.
Грязный вагон, равнодушен и слеп.
Наших детей не родившихся рэп.

В футляр не брошено ни цента,
и гулок переход, как храм.
Ты кубок Третьего концерта
даешь отпить его врагам,
и разбиваешь взмахом скрипки,
прижатой к бархатной щеке,
с нагой младенческой улыбкой,
непостижимо, налегке.

Зато уже гудит надсадно
бетховенский железный век
из-за кирпичного фасада