Линар Ильясов - Прыжок Волчицы

– Счастливой дороги, – сказал Артагес.

Попрощался и Ташир:

– Счастливой дороги, Аслан-батыр. – И обратился к Артагесу: – Языг, вот твой конь.

Аслан ждал этих слов. Когда они были произнесены, он двинул своего коня в путь, взмахнув на прощание рукой…

. . . . .

Меж двух высоких холмов, что назывались величественно Спящие Батыры, протекала неширокая и спокойная речка, скорее ручей, с названием необычным для потока: Поющая Стрела. Зелёные луга простирались вокруг этих холмов, и редко росли деревья по берегу ручья. И лишь вдали, за восточными оврагами, начинались леса, где водились медведи. У подножия южного из холмов, у его склона, уходящего полого вниз, в воду с тем, чтобы выйти с другого его берега и, поднявшись, обратиться в своего собрата, располагались юрты и кибитки одной из малых орд агасиров.

Солнце поднялось в высшую точку своего небесного пути, на котором не белело ни одно облако. День был жарким и безветренным, и всё вокруг было спокойно. Вдруг с вершины холма раздался крик:

– Север! Всадники! Малым числом!

Взоры всех в лагере обратились к северу. Дозорный продолжал:

– Трое всадников! Один конь в поводу!

Предводитель орды, Гурук-хан, воин доблестный, в вершине своих сил, сохранял спокойствие, терпеливо ожидая известий. Всадники приближались.

– Это Табир и Акташ, – сообщил дозорный с вершины. – Ведут пленного.

Гурук-хан был удивлён. Агасиры ни с кем не ведут войны: что за пленный? Но вот они уже въехали в пределы лагеря. Два брата, Табир и Акташ, и кто-то, со связанными руками, не похожий ни на кого из воинов окрестных народов. Акташ держал поводья лошади, на которой сидел пленённый ими иноземец, связанный, а Табир – поводья свободного коня, возможно принадлежащего этому самому иноземцу.

– Гурук-хан, – обратился Акташ к предводителю, – сын твой, Тенчек-батыр, пленил лазутчика. За Мёртвым лесом.

Хан, видя, что вернулись не все, спросил:

– Были и другие?

– Мы не видели других, но Тенчек-батыр ищет. Овчары рассказали нам, что чужестранец расспрашивал об орде гуннов. Мы догнали его, у Мёртвого леса, и он был один.

– Славный хан, – вступил в разговор Табир, – те, кто не прячется, не ездят теми путями. Остальные, с твоим сыном, ищут его сообщников. Нас же Тенчек-батыр отправил к тебе.

Хан внимательным взглядом изучал незнакомца, не прятавшего взор. Воины спустили его с коня и поставили перед своим вождём.

– Кто ты?

Один из воинов, совсем ещё юнец, быстро ткнул его в бок кулаком.

– Отвечай, собака! Перед тобой великий Гурук-хан.

Пленный всё же медлил с ответом, словно и не заметив толчка. Он, не надолго задержав взор на Гурук-хане, изучал окружающее, больше всматриваясь в лица людей, словно ища что-то в их глазах. И вот он обратил взор к хану.

– Моё имя Аслан, – ответ его был на языке, близком гуннскому.

– Из какого народа? – спросил Гурук-хан.

– Я гунн. С востока.

Агасиры знали, что на востоке, далеко, за Иделью, есть ветвь гуннского народа, из которого и вышли когда-то предки западных гуннов, создавших великую державу.

– Гунн из-за Идели? Что ты ищешь здесь? – продолжал спрашивать Гурук-хан. Он не был уверен, что это чей-то лазутчик – скорее наоборот, по его поведению чувствовалось, что это сильный и отважный воин, чьи действия прямы и открыты. И никакой затаённой хитрости в лице. Почему сын решил, что это лазутчик: из-за слов пастухов?

Чужеземец не спешил с ответом. Видно было, что он не посланник какой-либо восточной державы, ведь не имеет странник этот сопровождения и каравана с дарами. Если только не подвергся он разграблению. Теперь это не редкий промысел многих ватаг и орд, лишённых твёрдой власти. Когда-то власть Адель-кагана достигала могущества величайшего, и установила в Степи соблюдение Закона Единого так, что никто не боялся подвергнуться нападению в пределах государства гуннского кагана, если сам не имел злого умысла. Тогда, в благословленные те времена, лихие егеты боялись, да и не имели нужды, отбирать чужое добро в стране величайшего правителя, ибо по соседству были земли богатые, и было чем поживиться там, участвуя в походах кагана и его военачальников.

– Ты один, чужеземец. Один ты вышел на этот путь или были с тобою спутники? Если были, то что с ними стало?

– Я один. С самого начала.

Хан помолчал, обдумывая слова Аслана, – поразительные слова, так не похожие на правду в виду невозможности столь невероятного путешествия. Невозможности для обычного человека.… Затем спросил:

– Что же ведёт тебя к гуннской орде? Не желание ли служить правителю великой державы?

Глаза Аслана блеснули.

– Нет, хан, путь мой – не к славе, – сказал он, не добавляя более ничего.

Не разговорчив, как и подобает батыру.

– Развяжите, – приказал Гурук-хан.

Один из воинов быстро исполнил приказание, разрезав ножом путы, связывающие руки Аслана. Тот же, неторопливо растерев освобождённые запястья, не поворачивая головы, вытянул правую руку в сторону и назад, где стоял агасир, держащий его оружие. Жест его был столь исполнен достоинства и уверенности, что агасир не осмелился отказать и, не раздумывая, и не ожидая даже разрешения своего хана, тотчас же вложил оружие батыра в его вытянутую руку. И лишь затем, спохватившись, взглянул испуганно на повелителя, но не увидел в его глазах осуждения.

– Нет, хан, – заговорил Аслан-батыр, – я не к правителю великой державы. И я не из-за Идели, а из ещё более далекой страны – Золотых гор. Я Аслан, сын Юлбариса, стал батыром в четырнадцать лет, убив в единоборстве Маначура, жужаньского атамана, и взяв себе его оружие и коня.

Я пересек всю Большую Степь, с благословения Тэнгри Рассветного, с востока на запад, и я скажу тебе, что вижу в твоей стране. О какой великой державе говоришь ты? Два дня назад, хан, видел я это сам, двое агасиров увели спутанную лошадь у человека покровительствуемого ими же народа! А сегодня Тенчек-батыр, сын твой, как я понимаю, притом, что несколько из его воинов обнажили клинки, разговаривал со мной, и обвинил меня, не приведя доводов моей вины, и не назвавшись! Пастухи, что встретились мне, вместо того, чтобы объяснить путнику дорогу, старались лишь запутать меня, но это я понимаю: они не уверены, ждут бед, предчувствуя их, и они правы в своих ожиданиях!

Я, Аслан-батыр, говорю дерзкие для тебя слова, но я говорю то, что видел сам, и не прими это оскорблением, Гурук-хан. Это беда всей Степи. Тлен жужаньского беззакония царит повсюду, хотя я надеялся найти здесь оплот справедливости: слава Адель-кагана достигла восточных пределов.

Аслан-батыр умолк, позволяя слушателям проникнуться его словами, заставившими сжаться сердца в необъяснимой печали, безысходной и неутолимой.