Виталий Рожков - Сундучок бабушки Нины. Сказ второй

– Было это лет двести назад. Мой прапрапрадед тогда ещё совсем младенцем был. Жил в нашем селе Кукуево пастушонок один, Митькой звали. Ленивый был до жути. Вечно у него то голова болела, то спину ломило, как у старика какого. Люди и рады бы коров своих ему не давать, да только других пастухов у нас не было. Петька Косой, дурак деревенский, в колодец пьяный свалился. Вот и приходилось селянам на Митьку надеяться. Как-то раз пас он коров и вдруг ему так скучно стало, хоть плачь.

– Волки! Волки! Волки! – вдруг закричал громко Митька, хотя клыкастых и в помине не было.

Люди с вилами да топорами прибежали раскрасневшиеся. Глядь, а Митька лежит себе на травке, да улыбается хитро.

– Ух, нелюдь! – крикнули сельчане и назад ушли.

В следующий раз снова пастушонку скучно стало.

– Волки! Волки! Волки! – закричал он громко, хоть опять никого и не было.

Люди с вилами да топорами прибежали, дела все побросав. Глядь, а Митька этот снова на травке лежит да насмехается.

– Уф, озорник, и дадим мы тебе по шее! – крикнули сельчане и по домам.

На третий раз волки на самом деле из лесу вышли, видать им обидно стало. Набросились на коров да телят.

– Волки! Волки! Волки! – благим матом заголосил Митька, да только никто не прибежал на помощь.

Люди уже не верили лживому пастушонку. Покончив с коровами, волки набросились и на него. Обеспокоенные люди пришли утром на луг и ничего кроме белых косточек и не увидели.

Никогда не лгите, люди добрые, ибо обман вам жизнь всю поломает.

Выслушав отца названного своего, Ивашка улыбнулся и махнув рукой, сказал:

– Да я волкам бы этим голыми руками пасть порвал!

– Не зарекайся, сынок, – улыбнувшись сказал дед Николай, – а вдруг и на самом деле беда придёт.

Но Ивашка снова рукой махнул. Мол, сказки всё это. Пошёл он как-то на луг заветный и, пока коровы травку щипали, достал дудочку самодельную и стал играть на ней. От чудной мелодии даже птицы петь перестали. И не заметил совсем, игрой увлечённый, Ивашка гостей незваных. А как увидел, то уж поздно было что-то делать. Вскочил и взяв палку попытался клыкастых отогнать от коров, жалобно мычавших.

– Волки! Волки! Волки! – закричал громко парень, да только до Кукуево не докричаться никак было.

«Что же делать?» – подумал горемыка.

– Смертный, уйди-ка ты лучше с дороги! – вдруг прорычал кто-то.

Ивашка обернулся и чуть рассудка не лишился. То с ним не человек говорил, а волк. Присмотрелся Ивашка получше и вдруг понял – Волкодлак это проклятущий. Бросился к осине и сломав крупный сучок, ножичком заточил как мог, острым его сделав.

– Не подходи, упырь окаянный! – крикнул парень, размахивая осиновым колом.

Но Волкодлак лишь оскалился в улыбке, клыки свои огромные показав.

– Куда тебе, дубине стоеросовой, супротив меня идти! – зарычало чудище, вращая глазищами. – Уйди с дороги! Нето до гроба жалеть будешь!

Но Ивашка был не трус.

– Не дам тебе коров сожрать! – крикнул он и со всего размаху всадил в сердце Волкодлака осиновый кол.

Взвыл нехристь, да не издох только.

– Дурья твоя башка! – зарычал вновь – Колом осиновым меня не убить! А за дерзость твою я заберу тебя к себе в логово! Век мне слугой будешь!

Ивашка хотел было снова окаянного колом ударить, да только чудище схватило его лапищами своими и в лес убежало.

Прождав до полудня сына, пошёл дед Николай на луг заветный. Коровы все целёхоньки были, только напуганные очень. А Ивашки и след простыл.

«Недоброе что-то случилось», – подумал старик и вдруг на траве след волчий увидел, от крови видимым сделавшийся.

– Волкодлак, проклятущий, снова объявился! – крикнул дед Николай, в сердцах ударив себя по седой голове.

В ту самую пору по всей Руси-матушке слава семимильными шагами про чудо-витязя одного шла. Ударится, мол, он оземь и тотчас же зверем зарычит али птицей вольной в небо взлетит. Всех тварей божьих язык понимал. Мог даже и камень разговорить. Лук его всегда стрелу точно в цель посылал. Меч разил без отдыху. А голос зычный за триста вёрст слышно было. Не раз чудо-витязь людей спасал, загодя о беде предупреждая. Даже самый малый писк мышиный за семьсот вёрст слышал. Погоду ненастную одним щелчком пальцев исправлял. Мог как по земле перемещаться, так и по воде, даже сапог не замочив. Гусли в его руках как живые были, всех в пляс пускаться заставляя. На любом празднике ему рады были. А уж как за дудочку возьмётся, так все птицы петь перестают и слушают. Золотые его руки могли всё, что угодно, смастерить да починить. Он и кузнец был справный, и плотник со столяром кудышный, и и пекарь, и лекарь. Словом, всё умел на свете делать. В руках его крепких любой младенец плакать переставал. А как чудо-витязь былины сочинял да пел потом их люду разному про то, о чём деды-прадеды помнили да сам видел – все слушали и заслушивались. Глаза его бездонные голубые любого насквозь видели, неважно, зверь, ли птица, ли гад какой, или человек. Говорили даже, что герой этот славный праправнук самого Волхи Всеславьевича, деда царя Ивана. Кто-то не верил, а кому-то это по душе было. Но никто ни разу имени богатырского не слыхивал. То ли забывали спросить, то ли ещё из-за чего. Да только и продолжали звать то чудо-витязем, то богатырём. А на самом-то деле герой этот сам не хотел имени своего, при рождении данного, говорить никому. Ибо считал, что тогда власть над ним лютая будет.

Чудо-витязь всю землю обошёл вдоль и поперёк, всем помогая, себя не выставляя. Побывал и в Подземном Царстве, что меж корней дуба Карколиста находился, посреди Моря-Окияна, на острове чудесном Буяне. Там с Вием Змееевичем, правителем тамошним, договор вечный заключал. Дабы тот души окаянные грешников и сам не неволил, и сёстрам своим, Горыням, да матушке Параскее с мороками ужасными не давал. Поначалу Вий Змеевич, средний сын Индрика Змея, что правил Подземным Царством триста лет назад, хорохорился. Мол, что хочу, то и делаю. Но чудо-витязь его за грудки схватил да как пушинку над собой поднял, сказав сурово:

– Будешь артачиться, как отца твоего оземь грохну и дух сразу свой нечистый испустишь.

Испугался страшно тогда Вий Змеевич и тотчас же договор подписал.

– То-то же, – улыбнулся тогда чудо-витязь, – коли попробуешь слово своё обратно взять, накажу сильно.

– Да как же это, богатырь, я супротив тебя-то пойду? Чай, не враг себе какой, – пытаясь улыбнуться, ответил Вий Змеевич.

Чудо-витязь усмехнулся в чёрные усы и на свет божий вышел. А сын Индрика Змея, оставшись наедине с собой, стал волосы рвать, всё и вся проклиная громко. Даже матушка его, Параскея, не смогла сына успокоить, как обычно это делала. А Горыни и мороки сразу по тёмным углам попрятались, очень гнева Вия Змеевича опасаясь. Индрика Змея, отца злыдня, когда-то жизни лишил сам Волха Всеславьевич. И сделал это не только потому, что кровожадный правитель Подземного Мира когда-то мать его, Мать-Сыру-Землю очень сильно обидел, желая её всем своим чёрным сердцем. Она отдыхала в Ирейском саду Небесного Царства и случайно наступила на гада ползучего. А тот Индриком Змеем и оказался. Набросился на Мать-Сыра-Землю, родную дочь Сварога, правителя Небесного Царства, и боль лютую ей причинил. Как подрос Волха Всеславьевич, так и узнал обо всём, поклявшись отомстить обидчику матери своей доброй. А Индрик Змей, думая, что уж в Подземном-то Царстве его никто не достанет, как-то взял да и щит поставил перед душами праведников по пути в Ирей. Мол, все теперь мне служить будут.