Карл Мунк - Один

– Ты сам сказал, что не можешь оставить им даже надежду, – Ньёрд сдернул притороченный к седлу лук. – Но я могу остаться вместе с ними, раз великие ваны не способны ничем большим помочь.

– Вот им радости – тебя сжигать… – начал Двалин, но стих под пронзительным взглядом Ньёрда.

– Я сказал – я остаюсь.

– Как хочешь, – пожал плечами Фрейр. – По коням, ребята! – крикнул он и обернулся: – На асов не надейся… Ну, сам понимаешь.

И первым двинулся вверх из страшной горной котловины.

Ньёрд остался. И поселился в той самой хижине, во дворе которой впервые увидел рыжеволосую. Время шло на часы, а не на месяцы или годы. В первый же час, как сумерки коснулись тенями земли, Скади, ужом вывернувшись из нечистой сорочки, подтолкнула Ньёрда к стене:

– Ну-ка, подвинься!

И горячее тело прильнуло к вану, обдавая теплой волной. Ньёрд минуту-другую лежал, не шевелясь. Не то, чтобы ван был пуританином или строго соблюдал целомудрие. Он был не прочь притиснуть к стогу девчоночку, а с вдовушками шел и дальше. Но никогда не попадался так нелепо: по углам притворно всхрапывали старшие брат и сестра Скади. У печи жевал губами теленок, которого из хлева взяли в морозы.

А рядом, прижимаясь плотнее, пока их ноги не переплелись, жадно дышала, щекоча волосы, ведьма. Ван старался не шевелиться и даже пореже дышать. Он не признавался сам себе, но раскрытая тайна, знание того, что рядом с ним – полутруп или станет такой через несколько дней или часов, отпугивала вана брезгливостью. Так, люди сторонятся калек и убогих, даже если их язвы не заразны, а болезнь не опасна. То, что вначале показалось жаром, теперь леденило: Скади была словно ледышка. С чего он взял, что ее дыхание обжигает?

– Какая ты… – попытался отодвинуться Ньёрд, но девушка уже, поднимаясь, сама поняла, лихорадочно нащупывая одежду. В быстрых, беспорядочных движениях было больше стыда, чем гнева, и Ньёрд, не вытерпел, потянул Скади за руку, в темноте белевшую водяной лилией кисть.

– Иди сюда! – позвал, прижимая к себе. Скади послушно присела на краешек постели.

В лунном свете зелень в глазах сгустилась до черноты. Скади вдруг всхлипнула, ткнулась лицом в плечо Ньёрда. Он гладил худые плечи с остро выпирающими лопатками, говорил слова, которые говорят любимым все на свете. Скади послушно кивала, отогреваясь.

А потом они торопились, жадные, всхлипывающие. Забывшие обо всем и даже о себе, многорукий монстр пожирал сам себя. Ньёрд ввинтился в жаркую плоть Скади – однополое существо рычало, металось, кричало от неизбежного. В старости, каким бы потом она не захлестнула тебя, всегда таится угроза; все кончено, и ты потерянно лежишь, запрокинув руки за голову, обиженный тем, что тебя лишили твоей части. Разбросанная одежда, мгновенная вспышка – и то же одиночество, которое одно только и есть рядом с тобой всегда. Как ни тщись, как ни безумствуй – лишь избранная ночь поможет женщине в ее втором я. Ньёрду же даже такой малости, как надежда, не оставалось.

А наутро, когда рассвет сквозняком через щели хижины вполз к спящим, родился Тун. Скади раздалась в бедрах, и груди ее больше не походили на опустошенные мешочки. Она завернула младенца в полу передника и унесла, пока сын не разбудил отца писком. Но Ньёрд уже открыл глаза, с недоверием и удивлением глядя на морщинистого старичка в половину руки взрослого мужчины. Мальчик, выворачиваясь из тряпок, повернул голову, настороженно встретив взгляд вана.

– Ты смотри, – восхитился новоявленный отец, – смотрит, будто и впрямь понимает!

И был удивлен поджатыми губами Скади: малыш хмыкнул и отвернулся, попросив у матери пить.

Ньёрд облокотился на постилку; как ни приучал он себя к мысли о быстротечности жизни этих людей, поверить, что его малыш, не научившись ходить, уже знает о скором конце, было нелегко. Да любой от этого спятит!

Пока Скади кормила малыша, пристроив на коленях и запихивая в ротик кусочки жеваного мяса, Ньёрд ополоснулся во дворе у шустрящей по подворьям реки.

Внезапно селение наполнилось шумом и предсмертными криками: это бились в агонии те, чей срок жизни вышел с восходом.

Ньёрд так и замер, наклонившись к воде. Повсюду, куда ни кинь взгляд, кто на ковыляющих ногах, кто на карачках, выползали из хижин люди. Кирпичные лица, обугленные и иссеченные ветром, на глазах превращались в уродливые маски. Из хижины Скади, пошатываясь, вышел ее старший брат. Он неуверенно шарил руками воздух, повернув лицо в ту сторону, где между двух скал всходило солнце. Первый луч возник синим маревом над проемом. Старик ахнул, прикрывая ослепленные глаза. Потом, пока Ньёрд не успел поддержать, упал на колени.

Ньёрд еще успел разобрать последние слова умирающего:

– Не хочу! За что?..

А те, кто помоложе, уносили трупы к чернеющей на окраине селения яме. Трупы скидывали на пепельную золу, смешанную с грязным снегом.

А смерть все еще буйствовала, наступая. Наконец, деревня обнищала еще на десять стариков и четыре старухи. Оставшиеся полукругом обступили яму. Мужчина средних лет, которого вчера Ньёрд видел в толпе подростков, поднес к краю вязанок, сложенных вокруг погребальной ямы, факел из смолы и ветоши. Хворост занялся. Тогда мужчина, отбросив ненужный факел позади себя, начал скидывать горящие ветки вниз.

Снизу, тяжело поднимаясь черной сажей и испещрив снег черными точками, поднималось удушливое марево горящих трупов.

Ньёрд сглотнул тошноту, утирая ладонью губы и подбородок. Вроде, борода и усы стали длиннее? А ногти превратились за ночь в роговые наросты, загибающиеся на концах. Ньёрд поискал Скади – ее среди тех, кто пришел проститься с ушедшими, не было.

Не было и вчерашнего старика.

– Гости не войдут в реку второй раз, – понял ван вчерашнюю отповедь, которую ваны приняли, было, за угрозу. Им показалось, что старик говорит о них – он, скрытый горящими ветками там, в яме, говорил о себе. Есть ли время думать о прочих, когда так мало отпущено тебе самому?

Теперь Ньёрд разгадал и то равнодушие, с которым селение встретило и проводило ванов. То, что они приняли за простоту и недалекость, оказалось высшим погружением в себя. Ньёрд судил по сыну: едва родившись, Тун знал и умел все, что знает и умеет взрослый. Еще ножки, по-детски стянутые перевязочками, нетвердо ступали по земляному полу хижины, а Тун уже задавал вопросы, пытливо заглядывая вану в глаза:

– Где живут те, кто уходит в черную яму? Ты тоже встретишь меня в Хеле, царстве мертвых? А мама, мама будет такой же уродливой и страшной? – и малыш с безжалостностью тыкал пальцем в сторону постаревшей сестры Скади. Та, вчера крепкая женщина, ядреная бабенка в самом соку для любителя, теперь, скованная параличом, могла лишь приподнять левую руку, делая непонятные жесты.