Ян Барщевский - Шляхтич Завальня, или Беларусь в фантастичных повествованиях

Карпа просит, чтоб простил им и приказал остановиться.

— Пусть ещё погуляют, — отвечает Парамон. — Будет им наука, дабы впредь уважали и почитали людей, что умнее их.

Долго мучились дударь с Акимом от этой одури. Уже и полночь минула, и во второй раз пропел петух. Наконец, Грышку оставляют силы, выпускает он из рук дуду и, сомлевши, падает на землю. Аким качается, весь почернел, будто перед смертью. Натешившись местью, Парамон что-то прошептал, дал им воды, а когда они угомонились, взял шапку, поклонился хозяевам и пошёл домой.

Это происшествие нарушило всё веселье. Гости один за другим благодарили хозяев за радушие, желали богатства да счастливых дней и выходили за двери.

Тут пан Завáльня перебил:

— Говорят, что встарь, когда люди больше заботились о славе Божьей, таких колдунов сжигали на огне, либо топили в воде. [68] Сожжение людей, обвинённых в колдовстве, на землях Речи Посполитой в XVIII в. было широко распространено. Закон, запрещавший судам рассматривать дела о колдовстве, был принят сеймом лишь в 1776 г. (к этому времени Северная Беларусь уже находилась в составе Российской Империи). Слышишь, Янкó, что делают люди, когда побратаются с дьяволом? На свете надо быть осторожным, я в своей жизни слыхал о множестве таких зловредных чаровников, каким был Парамон.

— Может, дядюшка, делал он это с помощью каких-то ядовитых трав, может, подлил дударю и Акиму в водку белены или другого ядовитого зелья, что доводит человека до безумия?

— Не травы сотворяют такое, а сила бесовская. И плохо, что учёные люди порой не очень в это верят. Я сам знавал одного панича, который судил обо всём так, будто никогда не учил ни Катехизиса, [69] Катехизис — книга, излагающая основы христианской веры. ни десяти заповедей Божьих. Но что ж дальше?

— После свадьбы Карпа зажил не по-нашему: в скором времени построил новый дом с большими окнами, завёл сад, где цвели вишни и яблони, и жильё его больше походило на шляхецкую усадьбу, чем на простую избу. Чванства ради посадил под окнами такие же цветы, как растут в панском саду, и с которых нет никакой корысти. Агапке запретил носить шнуровку и платок на голове, а наказал одеваться в ситцевые платья, что носят шляхтянки. Не хотела она менять свой наряд, знала, что все, увидя её в дворовой одежде, будут называть ленивой, но пришлось ей смириться с волей мужа и в таком уборе заниматься цветами, ведь батраков у Карпы хватало, было, кому идти с серпом на жатву. Имел Карпа деньги, имел и уважение, сам пан бывал у него в гостях, но разве ж в этом счастье? Всегда он был неспокоен в мыслях своих, ни одному батраку никогда не сказал ласкового слова, и Агапка не могла ему угодить. Её редкая улыбка казалась ему издёвкой, её кротость он называл глупостью, её скромность и молитвы, которым научила мать, были для него несносны. То прикажет, чтоб ни с одним батраком не разговаривала, то гневается, что она нерачительная. Бог знает, чего хотел. Порой ругал свою жену, что она ленивая, а сам сразу после захода солнца шёл спать и не хотел, чтобы она занималась до позднего часу какой-нибудь работой или молилась. Иногда ополночь вскакивал с постели и у дверей либо через окно говорил неведомо с кем, или выбегал за двери и незнамо где пропадал, аж покуда петух не запоёт.

Были у него приятели, которым он давал деньги и с которыми заливал свой непокой водкою; бывало, что по нескольку дней не видали его дома.

Однажды, когда челядь после дневной работы пошла спать, Агапка сидела в комнате одна и поджидала мужа. Вдруг, будто молния осветила стены, и снова стало темно. На неё нападает какая-то тревога. Будто боясь чего-то, осматривает она тёмные углы. Кот, фыркая, отскочил от дверей и, ощетинившись, застыл посреди хаты, беспокойно поблёскивая глазами. И тут заходит молодой мужчина, красиво одетый, на руке золотые перстни, подпоясан широким красным поясом. Агапка вглядывается в незнакомое лицо. Казалось оно довольно приятным — только взгляд гостя был таким пронизывающим, что становилось страшно.

— Поклон молодой госпоже, — говорит незнакомец. — Что ж ты сидишь одна, будто сирота какая? Гляжу, не припоминаешь меня, но я тебя часто видел и хорошо знаю. А где же Карпа, муженёк твой?

— Не ведаю: третий день, как его не вижу. Где-то у знакомых, а может, в город поехал. Слышала, что-то говорил об этом.

— Что ему делать в городе? Всё гуляет себе, не умеет пользоваться счастьем. Золота и серебра скопил много, да что проку? Мог бы творить чудеса, мог бы построить дом лучше, чем этот, такой, про какие старики в сказках бают, чтоб весь светился золотом и серебром, да чистым золотом крыт был. Мог бы разбить сад, где спели бы золотые да серебряные яблоки и пели райские птицы; под окном росли бы у него цветы — ярче, чем звёзды на небе. Вот этот кот, мурлыча, сказывал бы дивные старинные предания. Съехалось бы много панов поглядеть на такое диво, и зажил бы он лучше короля. Ты молодая, красивая и куда умней его, начинай же хозяйствовать сама, а я буду тебе помогать, и мы удивим весь свет.

Говоря это, он сел на лавку подле неё.

Агапка, глядя ему в глаза, спросила:

— Давно ли ты знаком с моим мужем?

— С самого детства знаю его. Я странствую по свету и служу удачливым людям. Нынче удача с тобой, тебе хочу усердно послужить.

— Кто ж ты такой, и как тебя звать?

— На что тебе знать моё имя? Я друг тебе. Согласись только на мои желанья, прими лишь услуги мои, а после и узнаешь про всё. — И, рассыпая по полу золото, глянул на Агапку и добавил: — Видишь, что могу?

— Денег мне не надо, я хочу лишь покоя душе своей, да хранит меня Пречистая Мать Сиротинская. [70] Имеется в виду чудодейственная икона Богоматери в Рождество-Богородицкой церкви села Сиротино (в 50 км к юго-востоку от Полоцка). Церковь была построена Карлом Гребницким в 1698 г.

Едва вымолвила она имя Матери Божией, как незнакомец вспыхнул огнём и пропал во мгновение ока. Агапка с пронзительным криком выбегает за двери и падает без чувств. От её крика просыпаются домашние и спешат ей на помощь. Находят в сенях — лежит как неживая, едва смогли вернуть ей дыхание. Всю ту ночь не спала Агапка, и при ней сидели домашние, тревожась за её здоровье.

Рано поутру вернулся домой Карпа. Когда ему рассказали про случившееся, он переменился в лице и долго ходил туда-сюда, встревоженный и задумчивый. Наконец, подошёл к жене и говорит:

— Что же ты натворила? Коли посеяно, так надо и жать, а иначе — людской смех и несчастье.

— Не сеяла я того злосчастного семени, — отвечает она, плача. — И лучше помереть, чем убирать такой урожай.

Он кинулся на неё с кулаками, но Агапка выскочила за дверь и спряталась, покуда не прошла его злость.