Ян Барщевский - Шляхтич Завальня, или Беларусь в фантастичных повествованиях

Ах! почему я не верил предчувствиям! Доктор, согласен ли ты, что чуткая человеческая душа способна услышать в тихом голосе ангела гораздо больше, чем то, что доступно мудрости, приобретённой наукой и опытом?

— Я тоже заметил это, — ответил доктор, — но такой инстинкт встречается не у всех людей.

— Отчего же не хотел я верить чуткому сердцу Амелии?

— Так что же случилось, и чем всё это кончилось?

— На протяжении трёх лет мы оба были счастливы, и хотя по причине несходства некоторых наших мнений между нами иногда случались споры, однако всё всегда заканчивалось спокойно. Амелия, видя моё упрямство, вскоре находила иную тему для беседы, лишь бы только избежать разлада.

Как-то весной стоял погожий вечер, и мы вышли на прогулку в ближайший лес. Вокруг слышалось пение птиц. По пути Амелия часто умолкала и будто впадала в какие-то печальные думы.

— Вижу, — сказал я, — что томит тебя какое-то предчувствие, ибо ты что-то всё грустишь и то и дело прерываешь беседу.

— Правда, напала на меня какая-то тоска, сама не знаю почему.

— Песни соловьёв и кукушек действуют на твои нервы.

— Может быть, — ответила она тихим голосом.

Во время разговора вижу я, как с левой стороны, идя через лес узенькой тропкой, приближается к нам какой-то сгорбленный старец в чёрной одежде. Лицо бледное, яркие глаза светились из-под густых бровей, за плечами висела корзина, накрытая старою чёрною сермягой. Мне стало интересно, кто этот странный человек и откуда идёт. Когда он подошёл поближе, я спросил:

— Кто ты, дедушка, и откуда путь держишь?

Он, снимая с головы старую рваную шляпу и низко кланяясь, ответил:

— Живу, где придётся, ищу милостивых ко мне благодетелей и вечно воюю с суевериями и выдумками людскими.

Этот его ответ пробудил во мне желание продолжить разговор.

— С чего же, — спрашиваю, — началась эта война с суевериями и людскими выдумками?

— Всё из-за того, что люди не понимали ни меня, ни своей выгоды. Я обошёл весь свет, знаю все человеческие нужды, раскрыл самые сокровенные тайны природы, хотел принести облегчение жителям этого неурожайного и убогого края, но они вместо благодарности осыпали меня проклятиями, нигде не давая мне покоя и приюта.

— Что же ты делал, — говорю, — жителям нашей земли?

— Хотел сделать добро, но из-за доброты своей дважды должен был спасаться от преследования. Не могу забыть, хоть уже прошло двадцать и ещё сколько-то лет: научился я искусству получения золота, хотел усовершенствовать свой способ и открыть его тутошним жителям. У пана ***, богатого человека, неподалёку от Полоцка было имение и дом в городе, где он жил. Там он отвёл мне маленький уголок для занятий и совершенствования моей науки. Но со мной приключился ужасный случай: уходя, я оставил дверь незапертой, а на столе в бумажных пакетиках у меня лежали белые порошки, необходимые для многих вещей в моей науке. Жена пана ***, зайдя в мою комнатку, взяла один пакетик с порошком, думая, что это лекарство. У неё болела голова, и она приказала подать стакан воды, высыпала туда порошок, выпила и сразу же умерла. Преследуемый судом, невиновный, вынужден я был бежать и искать приюта в ином месте.

Поселился у пана *** и хотел посвятить его в великие тайны. В полночь на кладбище было испытание, но этот пан и его слуга, который был нужен для помощи, оба, не имея сил выдержать испытание великим делом, лишились чувств. Опасаясь преследования, оставил я их лежать на кладбище — бежал, никогда уж не показывался в тех местах и на веки вечные зарёкся открывать миру свои секреты.

Тут, прерывая рассказ пана Сивохи, Завáльня сказал:

— Помню, недавно один проезжий рассказывал мне о чернокнижнике, который учил пана *** делать золото, а слуга его, Карпа, носил под мышкой яйцо, снесённое петухом, и вырастил змея; должно быть, это тот самый чернокнижник. Рассказывай же скорее дальше, всё это очень интересно.

— Генрик, видя, что мы с доктором внимательно слушаем историю его жизни и не обращаем внимания на трактирную прислугу, что, стоя поблизости, смеялась и болтала о чём-то, продолжил, не вставая с места, свой рассказ:

— А что там у тебя в корзине под сермягой? — спросил я.

— Кролики, — ответил он. — Несу их с собой, и если какой-нибудь милостивый пан пожалует мне где-нибудь пустующий дом, то буду их там выращивать. Они быстро расплодятся, и вскорости у меня будет, чем прокормиться в моём несчастном положении.

— Открой корзину и покажи нам своих кроликов.

Едва открыл он корзину, как Амелия отшатнулась и в ужасе закричала:

— Ах, ах! какие жуткие нетопыри! закрой, закрой их скорее, смотреть не могу на эти страшидла!

Я посмотрел на неё с удивлением, ибо и в самом деле видел маленьких чёрных кроликов, а старец, бросив на неё быстрый взгляд, сказал:

— Приглядись, пани, получше; это маленькие чёрные кролики, просто они ещё пока не выросли.

И, взяв одного из них за уши, вынул из корзины.

— Ах, ах! какой страшный нетопырь! сделай милость, не показывай, спрячь его в корзину, не хочу и не могу я смотреть на эту мерзость.

Думая, что причина этого нелепого страха — какой-то странный каприз и упрямство Амелии, я приказал старцу, чтоб шёл переночевать в фольварк, а утром ему будет выделено какое-нибудь обиталище. Он поклонился и пошёл прямо в имение.

Домой с прогулки возвращались молча. Амелия была очень взволнована, бледная, со слезами на глазах. Я смотрел на неё с удивлением и гадал, почему она перечила столь очевидной правде? Я же своими глазами видел маленьких кроликов. Наконец, прервав молчание, говорю:

— Так что ж, Амелия? и теперь ещё будешь доказывать, что у этого старца в корзине были нетопыри? Странный каприз пришёл тебе в голову, издеваться над старым человеком и обвинять его во лжи.

— Не хотела я, — отвечает, — обижать его, но как же мне не верить своим глазам.

— Жаль, что ты огорчила бедного старца. По его разговору можно понять, что этот человек от природы одарён большим умом, образованный, да только несчастливый.

— Взгляд и лицо у него страшные… Зачем было его останавливать, пусть бы шёл себе дальше.

— Удивляет меня сегодня твой странный характер. Я остановил его не на короткое время; дам бедняге приют, будет жить у меня в имении, покуда сам захочет.

Амелия не сказала на это ни слова. Спор наш окончился, и мы молча вернулись домой.

Неподалёку от имения, над рекой, стоял одинокий домик, окружённый тёмным еловым лесом. Ещё во времена моего отца жил в нём со своей семьёю один крепостной, которого позднее я переселил в ближайшую деревню, а поле, что он пахал, присоединил к землям своего имения. На следующий день я проснулся рано и привёл старца в пустующий дом, чтобы был у него на склоне лет свой приют. Он поблагодарил меня и выпустил посреди хаты из корзины своих кроликов.