Ян Барщевский - Шляхтич Завальня, или Беларусь в фантастичных повествованиях

— Слыхал и я эту историю, — сказал Завáльня. — По моему мнению, для искренней и усердной молитвы небо всегда открыто. Но куда подевался Базыль? Он ещё не закончил своего рассказа.

Все огляделись, но Базыля в комнате уже не увидели.

— Верно, сон его одолел, — сказал Сивоха. — Я давно заметил, что он едва сидел и то и дело начинал клевать носом. Но, пан хозяин, время бы и нам уже отдыхать. Завтра не целый день спать, нужно быть на святой мессе.

— И всё ж рассказ о жáбер-траве не закончен, — сказав это, дядя вышел и приказал приготовить гостям постели.

Огонь потушен. Все спали крепким сном.

Природа повсюду дивна, красива и многообразна; бури чередуются с солнечной весенней погодой; удивлённый пилигрим взирает на сумрачные, весёлые и дикие пейзажи гор и лесов, встречает людей, которые, понимая его мысли и чувства, рады разделить с ним бремя тяжкой кручины. Повсюду есть счастье и недоля; повсюду непостижимое Провидение ведёт нас по дорогам жизни. Отчего ж человек всегда вздыхает по своей родной земле, как дитя по матери?

Такие мысли одолевали меня, когда в одиночестве держал я путь через поля и тёмные леса — далеко на чужбине. Приближался полдень, на небе ни облачка, день был тихий, зной всё усиливался. Утомлённый дорогой и горячим солнцем, присел я возле тракта в тени нескольких берёз. Невдалеке журчал ручеёк с чистой водой, а лёгкие дуновения ветерка, пролетавшего над полем, приносили приятную прохладу. Погрузившись в мечты, я вспоминал разные превратности минувших лет и не заметил, как ко мне кто-то подошёл. Был он высокого роста, котомка за плечами, лицо сухое, почерневшее от солнца и ветра, измученное трудной дорогой.

— Хорошо ли тут отдыхается, в тени берёз у источника живой воды? — спросил он.

— Тяжело идти в такую жару, — ответил я. — А до деревни иль до какой-нибудь австерии [226]может ещё далеко.

— Лучше всего идти, когда солнце начнёт клониться к закату и леса огласятся песнями соловьёв, а сейчас повсюду тихо, ведь и птицам докучает солнечный зной.

— В какие края послал Пан Бог? — спросил я у незнакомца.

— Далеко, туда, — показал он рукою.

— Будешь мне попутчиком, я иду в ту же сторону.

— Охотно. Но я припоминаю, что мы когда-то виделись, кажется на берегах Двины, может, мы земляки?

— Может быть, ибо там прошли самые счастливые дни моей жизни.

— Я Северин, — сказал странник. — Печаль и время изменили черты моего лица, и весёлые мысли навсегда распрощались со мною, сегодня я уже не тот. Таковы уж превратности, что встречаем мы в жизни нашей!

— Теперь припоминаю, ты ведь был когда-то душою весёлых компаний.

— Покуда не глянул вокруг себя, но когда увидел и постиг всё, пошёл скитаться по свету и нигде не могу найти покоя.

— Дороги нашей жизни, — произнёс я, — словно пути ужасных снов.

— И трудно дождаться рассвета, который пробудил бы от этих страшных кошмаров.

— Давно ли ты, — спросил я, — видел родные горы и леса?

— Недавно, — ответил он, — наведался в тот край. Горы стоят на своём месте, а леса разрослись ещё больше; много! много перемен! Мрачное время, неурожайные годы дают себя знать, исчезли весёлые забавы крестьян, и в поле не услышишь песни пахаря или пастуха. Только плачка на кладбище печальным голосом трогает чувства тех, кто проходит мимо.

— Когда-то были лучшие времена. Любо было видеть их наряды и забавы во время праздника или на свадьбе.

— Помнишь ли — спросил Северин, — деревню на берегу реки Оболь? [227]Помнишь, как богатый крестьянин Лукаш выдавал там дочку замуж? В то время нам обоим было интересно посмотреть на народные забавы и послушать их свадебные песни. Гостям там всего хватало, было много и еды, и напитков. Помнишь эту песню?

Сами слова этой песни правдиво рисовали достаток минувших времён, были у них когда-то шёлковые платки, одежда из доброго сукна, красивые пояса, рослые и упитанные кони, было всё для красоты и удобства, были они счастливы. А ныне куда ни глянешь, тоска гложет сердце; дом Лукаша стоит пустой, без дверей и окон, одичали вишни, засохли яблони, которые он сам когда-то прививал, сад без хозяйского присмотра порос дикой травою. Река Оболь не изменила своего русла, в тех же берегах спешит к Двине, но уста людей давно уже оставила улыбка, на бледных и сумрачных лицах отражаются печальные мысли. Я спрашивал — где те старцы, что славились в этих краях добротой и учтивостью? Их двери всегда были открыты для соседей и странников, в их домах звучали весёлые песни; никогда не отказывали они в помощи беднякам, вдовам и сиротам. Их уж нет, остались одни воспоминания.

— Много тот край, — сказал я, — испытал разных перемен счастья и несчастья. Чёрные тучи исчезнут, и вместо тёмной бури Бог пошлёт весну, придёт изобилие и на наши поля и луга.

— Много правды в народных преданиях, — сказал Северин. — Помню, в Полоцком повете слышал я беседу нескольких крестьян о зарытых в земле кладах. Один из них рассказал историю, которая очень подходит к нашему теперешнему разговору. Вот она.

В Ситнянских лесах [228]недалеко от реки Страдань [229]есть горы, которые выглядят так, будто насыпаны они людским трудом. Говорят, там стоял когда-то градец, разрушенный врагами; а через несколько веков на том месте было имение, и жил в нём пан по имени Доминик, люди его до сих пор помнят. Там, на горе, недалеко от имения провалилась земля. Узнав об этом необычном случае, сразу же доложили пану. Тот приказал измерить глубину провала, но даже самая длинная жердь не достала до дна этой пропасти. «Там должны быть большие сокровища, — сказал пан. — Надо кого-нибудь послать в этот подземный тайник, пусть спустится туда на верёвке с фонарём в руках и осмотрит эти тёмные подземелья». Но когда пан увидел, что все объяты страхом и никто не хочет по доброй воле выполнить его приказ, то послал туда одного их своих крепостных, пригрозив, что коли не послушается, то пропадёт и на земле.

Пришлось тому выполнять панскую волю. Когда очутился он на самом дне ямы с фонарём в руках, увидал открытые двери и свод на столбах. Всюду царила гробовая тишина; со страхом пошёл он через пустые залы и, наконец, оказался в огромном покое. На стенах висело оружие и разные украшения, которые в свете фонаря горели серебряным и золотым блеском. За столом в кресле, опершись головой на правую руку, спала женщина. Длинные волосы беспорядочно падали на её плечи, на бледном лице были видны несколько слезинок, чёрное одеяние было знаком тяжкой скорби. У ног её спали огромные и страшные медведи, а кругом в раскрытых железных сундуках были видны бесчисленные сокровища.