Ян Барщевский - Шляхтич Завальня, или Беларусь в фантастичных повествованиях

В последующих выпусках ежегодника были напечатаны почти четыре десятка стихотворений Барщевского. Нейтрально настроенные современники оценивали их художественность довольно скептически, недоброжелатели же откровенно называли их «вершидлами». [260]Однако баллады, основанные на народных легендах, вызвали у публики интерес. В 1842–1844 годах их было опубликовано восемь: «Две берёзы», «Отчаяние», «Курганы», «Клятва», «Портрет», «Заросшее озеро», «Рыбак» и «Месть». Многие критики отметили, что было бы неплохо изложить предания, на которых они основаны, в чистом виде, без искусственных красивостей, присущих романтической поэзии. Видимо, именно эти замечания постепенно убедили Барщевского закончить с «Незабудкой» и приступить к главному труду его жизни, тем более, что проба пера в прозе у него уже состоялась — ещё в 1841 году он работал над несохранившейся повестью «Пан Тузальский», в 1842 году по заказу Подберезского написал «Очерк Северной Беларуси», кроме того, в последнем номере «Незабудки» была напечатана первая часть повести Барщевского «Деревянный старичок и мадам Инсекта».

Работу над «Шляхтичем Завáльней» Барщевский начал, по-видимому, в 1842 или в 1843 году. О первых набросках упоминает в своих письмах Игнатий Головинский, он даже пересказывает завязку сюжета. В 1844 году отдельные главы книги были напечатаны в журналах «Rocznik literacki» и « Athenaeum », и в этом же году увидел свет первый том книги. Её редактором и издателем стал соученик Барщевского по Полоцкой иезуитской академии Иван Фёдорович Эйнерлинг. В качестве предисловия в ней была помещена большая статья Ромуальда Подберезского «Беларусь и Ян Барщевский», в которой её автор дал широкий и, по-видимому, первый в истории обзор белорусской литературы XVIII — начала XIX века, а также привёл немало сведений о биографии Барщевского, хотя и в весьма приукрашенном виде. На следующий год появились второй и третий тома книги, после чего сотрудничество с Эйнерлингом по какой-то причине распалось — завершающий том Барщевский издавал в 1846 году самостоятельно и в авторской редакции.

В этот же период Барщевский принял участие в организации нового литературного альманаха «Gwiazda» и даже передал в него два своих стихотворения. Но годы постепенно брали своё, хотелось отдыха от столичного шума, да и здоровье, видимо, было не то, что прежде, и потому Барщевский охотно воспользовался приглашением супруги своего давнего знакомого, графа Генрика Жевуского, Юлии, которая отправлялась на лето в своё имение на Волынь, и составил ей компанию. Произошло это в 1846 или 1847 году. Поселившись в усадьбе Жевуских неподалёку от Чуднова, Барщевский познакомился со многими местными любителями литературы, среди которых были врач Генрик Кёлер и Константин Пиотровский, польский поэт и переводчик. Довелось ему также побывать в Сологубовке, имении писателя Александра Грозы, который впоследствии описал этот визит в повести «Нежданный гость». Барщевский часто гостил у своих новых знакомых, всюду его принимали радушно, и к концу лета он решил уже больше не возвращаться в столицу. Видимо поэтому вторую часть повести «Деревянный старичок и мадам Инсекта» писатель передал Казимиру Буйницкому, и тот опубликовал её в 1847 году в своём журнале « Rubon », который издавал в Вильне.

В 1848 году Барщевский совершил кратковременную поездку в Одессу, после чего вернулся в Чуднов. В 1849 году в Киеве вышел его сборник «Проза и стихи», [261]в который были включены поэма «Жизнь сироты», повесть «Душа не в своём теле» и ряд последних стихотворений.

Умер Барщевский от чахотки на руках у своих друзей — графини Юлии Жевуской и врача Генрика Кёлера — 28 февраля [262]1851 года и был похоронен на кладбище при чудновском костёле.

Главным произведением Барщевского заслуженно считается «Шляхтич Завáльня», благодаря именно этому труду его имя осталось в литературе. Книга представляет собой единый цикл коротких рассказов, объединённых обрамляющим повествованием и общей фигурой слушателя. Такая композиция была традиционной со времён Возрождения. Подобным образом построены и «Декамерон» Джованни Боккаччо, и «Кентерберийские рассказы» Джеффри Чосера, и «Сказки 1001 ночи». Так же выглядели и многие произведения русской литературы первой половины XIX века, например, «Вечер на Хопре» Михаила Николаевича Загоскина. Сходство «Шляхтича» с последней книгой бросается в глаза с первых же строк, в них даже есть общий персонаж — чернокнижник Твардовский, а пан Завáльня является прямо-таки литературным двойником персонажа Загоскина — Ивана Алексеевича Асанова.

Однако за внешней схожестью скрывается глубокое внутреннее отличие. «Шляхтич Завáльня» является не просто сборником святочных рассказов, шляхетских гавенд и народных сказок, написанных для развлечения скучающей, пресыщенной повседневной обыденностью публики. Эта книга, если можно так выразиться, не сумма отдельных составляющих её повествований, а их интеграл — из разрозненной мозаики постепенно складывается целостная картина жизни края. Читатель видит все слои общества: крепостных крестьян и городских купцов, небогатых шляхтичей и крупных магнатов, униатских попов и монахов-иезуитов, убогих нищих и гордых чиновников, бродячих цыган и евреев-корчмарей. Их жизнь, их нужды и чаяния показаны ярко и достоверно, хотя и с вполне предсказуемой точки зрения — вся книга буквально пронизана ощущением социальной и культурной катастрофы, постигшей полонизированную католическую верхушку белорусского общества, мучительной ностальгией по уходящей эпохе, острой тревогой за будущее и болью за судьбу близких по духу людей. Такие персонажи книги, как Оттон, Северин, Страждущий Дух и Сын Бури, по-видимому, навеяны воспоминаниями о тех друзьях юности писателя, которые находились в ссылке, эмиграции либо скрывались под чужими именами, ведь многие белорусские шляхтичи участвовали в Отечественной войне на стороне французов или в восстании 1830–1831 годов, а после поражения были вынуждены оставить родные дома. Хотя Барщевский и состоял в дружеских отношениях с консерваторами и активными сторонниками российских властей, как например граф Генрик Жевуский, противоположная сторона также была ему небезразлична. С особым почтением писатель отзывается о своих учителях — иезуитах, им он посвящает благоговейное стихотворение во вступительной главе к третьему тому книги.

Первопричиной всех бед Родины писателя выступает воплощённый в теле чернокнижника Гугона дьявол, который совращает панов, пробуждает в них алчность и гордыню, убеждает отступать от обычаев предков и склоняет к безверию. Через господские грехи страдают и простые люди — бесстыдно обираемые своими хозяевами, они впадают в нищету, многие вынуждены выполнять безбожные панские приказы, а кое-кто из них и сам охотно начинает творить зло своим ближним.