Низами Гянджеви - Семь красавиц

Ты за долг великой платой должен мне воздать.
Дичь без выучки убита? А быка поднять —

Выучка нужна? Вот — подвиг совершила я!
В нем не сила, в нем видна лишь выучка моя?

Что же ты, когда онагра подстрелить умел,
Ты о выучке и слова слышать не хотел?»

Милую по тем упрекам вмиг Бахрам узнал;
В нетерпенье покрывало он с луны сорвал,

Ливнем слез ланиты милой жарко оросил.
Обнимал ее, рыдая, и простить просил.

Выгнал прочь и злых и добрых, двери притворил,
Молвил: «Хоть тебе темницей этот замок был,

Я, послав тебя на гибель, убивал себя.
Ты цела, — а я разлукой истерзал себя».

Села дева перед шахом, как сидела встарь
И сказала: «О смиривший смуту государь!

О разлукою убивший бедную Фитну!
О свиданьем ожививший бедную Фитну!

Пыл моей любви меня же чуть не задушил.
Шах когда с копытом ухо у онагра сшил

Не пернатою стрелою — шариком свинца,
Небеса поцеловали руку у стрельца.

Я же, если в сдержанности доброй пребыла,
От любимого дурное око отвела;

А всему, что столь прекрасно кажется для нас,
Нанести ущерб великий может вредный глаз.

Я ль виновна, что небесный прилетел дракон
И любовь затмил враждебным подозреньем он?»

Взяли за сердца Бахрама милые слова,
Он воскликнул: «О, как верно! О, как ты права!

Был бы этот перл навеки камнем раздроблен,
Если б он слугою честным не был сбережен».

И призвавши полководца, наградил его,
И рукой, как ожерельем, шах обвил его.

Как никто теперь не дарит из земных царей,
Одарил его и отдал целый город Рей.

Ехал шах домой, весною реял над страной,
Сахар на пиру рассыпал. В брак вступил с Луной.

И пока не завершили долгий круг года,
В наслажденье, в ласке с нею пребывал всегда.

Всей душою в наслажденья погрузился шах,
Ибо он устал в походных пребывать трудах.

Судьбы подданных устроил сам сперва Бахрам,
А уж после приступил он и к своим делам.

Он попрал врагов Ирана твердою пятой
И предался неге мира с чистою душой.

И пристрастие былое стал он вспоминать,
Что в трудах — за недосугом — начал забывать.

Как Аржанг, семи блиставший мира поясам,—
Хаварнак и семь портретов вспоминал Бахрам.

И в душе БахрамаТура разгорелась вновь
К этим гуриеподобным девушкам любовь.

Семь волшебных эликсиров в мире он открыл
И семью огнями пламя страсти погасил.

Первая была — царевна Кесза дворца,
Но у ней в живых в ту пору не было отца.

Он засватал перл бесценный рода своего
И за тысячи сокровищ получил его.

А потом к хакану Чина он послал гонцов
И письмо с угрозой, скрытой средь любезных слов.

Дочь просил он у хакана и казну с венцом
И вдобавок дань двойную на году седьмом.

Отдал дочь хакан Бахраму и послал дары:
Груз динаров и сокровищ, чаши и ковры.

Вслед за тем Бахрам кайсару вдруг нанес удар, —
Вторгся с войском в Рум. Немалый там зажег пожар.

Спорить с ним не стал объятый ужасом кайсар,
Выдал дочь свою и с нею дал богатый дар.

И людей в Магриб к султану шах послал потом
С чистым золотом в подарок, с троном и венцом.

Что ж! Магрибскую царевну получил Бахрам.
Посмотри, как в той женитьбе ловок был Бахрам.

А когда был кипарис им стройный увезен,
В край индийский за невестой устремился он.

Разумом раджу индусов так пленил Бахрам,
Что и дочь индийца в жены получил Бахрам.

И когда в Хорезм направил шах Бахрам посла,
Хорезм-шаха дочь женою в дом к нему вошла.

Он царя, саклабов даром дорогим почтил,
Дочь его — алмаз чистейший — в жены попросил.

Так вот — от семи иклимов — у семи царей
Взял он в жены семь прекрасных перлов-дочерей;

И привез к себе, и с ними в счастье утопал,
Юности и наслажденью полностью воздал.

В некий день, едва лишь солнце на небо взошло,
Небосвод в сребристом блеске обнажил чело.

Радостен и лучезарен, ярко озарен.
Был тот день. Да не затмится он в чреде времен!

В это утре шах собранье мудрецов созвал.
Как лицо прекрасной девы, дом его блистал.

Не в саду садились гости, а входили в дом,
Ибо день тот был отрадный первым зимним днем.

Все убранство в дом из сада унесли.
И сад Опустел, погасло пламя множества лампад.

Смолкли соловьи на голых, мокрых деревах.
Крик ворон: «Держите вора!» — слышится в садах.

От индийца родом ворон, говорят, идет —
Диво ль, что индиец вором стал и сам крадет.

Вместо соловьев вороны царствуют в садах,
Вместо роз шипы остались на нагих кустах.

Ветер утренний — художник, что снует везде,
Он серебряные звенья пишет на воде.

Холод у огня похитил мощь, — и посмотри:
Из воды мечи кует он под лучом зари.

И с копьем блестящим вьюга всадником летит,
Над затихшей речкой острым снегом шелестит.

Молоко в кувшинах мерзнет, превращаясь в сыр.
Стынет в жилах кровь живая, воздух мглист и сыр.

Горы в горностай оделись, долы — в белый пух,
Небосвод в косматой шубе дремлет, хмур и глух.

Хищник зябкий травоядных стал тропу следить,
Чтоб содрать с барана шкуру, чтобы шубу сшить.

Голова растений сонно на землю легла,
Сила их произрастанья в глубь земли ушла.

Мир-алхимик на деревьях лист позолотил
И рубин огня живого в сердце камня скрыл.

В благовонья тот алхимик розы превратил
И в кувшине под печатью крепкой заключил.

Словно ртуть, вода густая стынет на ветру
И серебряной пластиной скрыта поутру.

Теплый шахский дом, блистая стеклами окон,
Совмещал зимою свойства четырех времен.

Золотым углем жаровен и живым огнем
Леденящий зимний воздух нагревался в нем.

А плоды и вина сладко усыпляли мозг,
Дух и сердце умягчали, словно мягкий воск.