Гянджеви Низами - Пять поэм

Пусть твой синий кувшин [78] Синий кувшин — небо. наши взоры утешит сполна;
Пусть он повесть хранит, и да будет отрадна она!

От пяти своих чувств, от злодеев своих убегая,
Путь у сердца узнай; иль не знать ему нужного края?»

Тем, чье чистое племя к девятому небу пришло, [79] Тем, чье чистое племя к девятому небу пришло. — Поэт говорит здесь о праведниках, приблизившихся к престолу Аллаха.
Гавриила пресветлого дивное веет крыло.

От обоих миров отвратить поспешивший поводья,
Встретив нищенство сердца, благие увидит угодья.

«Сердце — глина с водой». Если б истина в этом была,
Ты бы сердце такое у каждого встретил осла.

Дышит все, что живет, что овеяно солнечным светом.
Будь же сердцем горяч; бытие твое только лишь в этом.

Что есть уши и очи? Излишек природы они.
Слышат шорох завес, видят синие своды они.

Правды — ухо не слышит, как розы тугой сердцевина,
Очи разум смущают, они — заблуждений причина.

Что же розы с нарциссами чтишь ты в саду бытия?
Пусть каленым железом сжигает их воля твоя.

Словно зеркало — глаз: отразится в нем каждый ничтожный.
Он лишь в юности тешится мира отрадою ложной.

Знай: природа, что миру твой сватает разум, — должна
Сорок лет ожидать. [80] Сорок лет ожидать… — Суфии считали, что глубокие мистические переживания становятся доступными человеку только после сорока лет. Под сорокалетним возрастом они подразумевали срок наступления духовной зрелости. У Низами эта зрелость наступила, очевидно, около тридцати лет. Денег раньше не сыщет она.

Все же за сорок лет, чтобы стать пред желанным порогом,
Много денег она разбросает по многим дорогам.

Ныне друга зови. [81] Ныне друга зови. — Друг — Аллах, и одновременно «искренний друг», «помощник», «возлюбленная». Через любовь и искренность, согласно суфийскому учению, лежит путь к богу. Вместилище и любви, и способности познать бога — сердце. Заклинанья иные забудь.
Сорок лет подойдет, и тогда лишь всезнающим будь.

Руки сердца простри и гляди с ожиданием в да́ли.
Пусть разделит печаль тот, кто будет опорой в печали.

Не грусти! Вот и друг; он твою разделяет печаль.
Грусти шею сверни. Вместе с другом к отрадам причаль.

Распростертый в печали, подобной томленью недуга,
Помощь добрую сыщешь ты в помощи доброго друга.

Если дружат друзья так, что будто бы дышат одним,
Сто печалей, умчась, никогда не воротятся к ним.

Только первое утро забрезжит мерцающим светом,
Крикнет утро второе и звезды погасит при этом.

Знаем, первое утро не будет предшествовать дню,
Если дружба второго его не поможет огню.

Коль один ты не справишься с трудностью трудного дела,
Тотчас друга зови, чтобы дружба о нем порадела.

Хоть не каждый наш город богат, как блистательный Хар,—
Каждый найденньш друг — небесами ниспосланный дар.

Нужен каждому друг; с ним пойдешь ты в любую дорогу.
Лучший друг — это друг, что приходит к тебе на подмогу.

Два-три чувства твои не премудры; они не друзья;
Их кольцом ты стучишь только в дверь своего бытия.

Руки вдень в торока устремленного сердца! Отрада
Быть добычею сердца. Ему покоряйся. Так надо.

Царь девятого неба к тебе нисходящий в тиши,
Создал видимый мир, создал светлое царство души.

Следом души людей были созданы миром нездешним,
И души устремленье смешал он с обличием внешним.

Эти двое обнявшихся создали сердце. Оно
На земле воцарилось. Так было ему суждено.

И дано ему царством великим владеть, повсеместным.
И телесное все сочетается в нем с бестелесным.

Не Канопом ли сердца людской озаряется лик?
Облик наш, как душа, повелением сердца возник.

Лишь я стал размышлять о пылающем сердце, мой разум
Принял масло в свой пламенник. Многое понял он разом.

Дал я слуху веленье: «Прислушайся к сердцу! Спеши!»
Сделал душу свою я открытой веленьям души.

Красноречье свое напитал я возвышенным знаньем.
В душу радость вошла, а томление стало преданьем.

И взирал я не холодно. Стал я по-новому зряч.
Пламя сердца пылало, затем-то и был я горяч.

Узы сбросил я с рук. О земном я не думал нимало.
Возросла моя мощь, а грабителей сердца не стало.

Бег мой сделался быстрым, никто не поспорил бы с ним.
К двери сердца спеша я пришел переходом одним.

Я направился к сердцу, [82] Я направился к сердцу… — Далее идет символическое описание «вознесения Низами». мой дух — по дороге к исходу.
Полдень жизни прошел. Жаждал этого год я от году.

Я в священной максуре, и я размышляю. Мой стан
Изогнулся, стал шаром, а был он похож на човган.

Где тут шар, где човган, где пределы согнутого стана?
Вот кафтана пола, а прижался к ней ворот кафтана.

Из чела сделав ноги, я голову сделал из ног. [83] Из чела сделав ноги, я голову сделал из ног. — Описание сложной позы медитации, применяемой суфиями, а также йогами в Индии (ср. выше, где описана другая поза медитации).
Стал я гнутым човганом, и шаром казаться я мог.

Сам себя позабыв, покидал я себя все охотней.
Сотня стала одним, и одно мог увидеть я сотней.

Смутны чувства мои. Я один. Отправляюсь я в путь.
Мне чужбина горька; одиночеством сдавлена грудь.

Мне неясен мой путь, где-то нужная скрылась дорога.
Возвращенья мне нет, и благого не вижу порога.

И в священном пути застывала от ужаса кровь,
Но, как зоркий начальник, поводья схватила любовь.

Стукнул в дверь. Услыхал: «Кто пришел в этот час неурочный?» —
«Человек. Отопри! Я любовью ведом непорочной».

Те, что шли впереди, отстранили завесу. Они
Отстранили мой облик. Все внешнее было в тени.

И затем из большого, в богатом убранстве, чертога
Раздалось: «Низами, ты пришел! Что же ждешь у порога?»

Я был избран из многих. Мне дверь растворили, и вот
Голос молвил: «Войди!» Миновал я разубранный вход.

Был я в свете лампад, был я в блеске большого покоя. [84] Был я в свете лампад, был я в блеске большого покоя. — Речь идет о проникновении в «мир тела», об осознании, в ходе медитации, своего тела микрокосмом и затем дворцом с султаном, придворными и т. п. В соответствии с этим представлением, Низами говорит далее символически о внутренних органах своего тела: «селенье дыханья» — легкие, «царь полудня»-сердце (или мозг), «красный всадник» — печень, «некий отрок» — желчный пузырь, «мастер засады» — кишечник, «бронзовый стан» — почки, и т. п.
Глаз дурной да не тронет сиянье такого покоя!