А. Лосев - Гомер

В это мгновение всем им война показалась милее,

Чем возвращение в полых судах в дорогую отчизну.

И вообще греческая воинская масса вовсе не против Троянской войны, но, наоборот, всецело за нее. И если греческое войско (Илиада, II) спешит к судам, чтобы отправляться домой, то это оно делает не против воли царей, но, наоборот, в силу приказа Агамемнона. Правда, народ убегает к судам с большой радостью. Однако вернуться домой — это мечта и самого Одиссея и даже самого Менелая (III.97-102), как это мы только что видели. И, наконец, напрасно думают, что бранить царей за дармоедство — это привилегия Ферсита. Ахилл тоже говорит Агамемнону (Илиада, I.231): "Царь, пожиратель народных богатств, — над презренными царь ты!" Следовательно, совершенно ясно, что в образе Ферсита у Гомера ярко выражена антивоенная и даже антиаристократическая тенденция, но что нельзя брать изолированно только одну речь Ферсита, а нужно его речь и весь его образ понимать в контексте всего гомеровского творчества.

Наконец, и случаев прямого бахвальства зверствами на войне у Гомера тоже немало. Правильно писал о Гомере его переводчик Н. Минский (впрочем, не умеющий оценить Гомера по его существу): "Гомер с виртуозностью и неистощимыми подробностями рассказывает о том, как герои крошили друг друга на поле сражения, выливали внутренности на землю, вышибали зубы, обрубали руки и ноги, какие наносили копьями затейливые раны. Герои бросаются в битву как хищные волки, сдирают доспехи с убитых, уродуют тела и, наступив на них ногою, громко похваляются совершенным подвигом" ("Северн. Вестн.", 1896, № 5, страница 1).

Подводя итог высказанному выше об антивоенной тенденции у Гомера, необходимо указать, что все творчество Гомера представляет собою порыв от стародавней дикости и варварства к цивилизации, что, коренясь в стихийных инстинктах звериного прошлого, он везде преодолевает это последнее своими новыми и светлыми идеями культурной и мирной жизни всего человечества и что остатков этого прошлого у него столь же достаточно, как и новых идей прогресса и мира. Антивоенная тенденция у него поэтому выражена очень ярко, очень резко и совершенно несомненно; но она у него, не выражая его целиком, а выражая только его прогрессивную сторону, должна пониматься нами не больше, как только тенденция. И это тенденция колоссальной значимости.

Очень важные наблюдения над гомеровскими сравнениями сделал в свое время английский ученый А. Плэтт. Эти наблюдения сводятся к тому, что в сравнениях Гомер выступает вовсе не как старинный ахейский идеолог, а как самый настоящий иониец с гораздо более скромным и бедным укладом жизни, как мирный житель, поясняющий все, что требует пояснения при помощи картин трудолюбивой жизни.

Если взять "Одиссею", то только ничтожное число сравнений берется здесь из мифологии: Навсикая (VI.102–109) сравнивается со стрелоносной Артемидой, которая охотится за кабанами и оленями на Эриманфе и Тайгете. Афина намазывает Пенелопу, как Афродита мажет свое лицо амвросийной мазью перед танцами с харитами (XVIII.190–194). Пенелопа колеблется (XIX.518–524) так, как Пандареева дочь Аэда плачет о своем сыне, нечаянно ею убитом. Также — VI.162–178, XX.61–79. Сравнения эти слишком немногочисленны, носят откровенно декоративный характер и потому весьма далеки от наивной и нетронутой мифологии.

Если теперь обратимся к тому миру, из которого Гомер в "Одиссее" берет свои сравнения, то окажется, что это мир земледельца, скотовода, ремесленника, мореплавателя-торговца, живущего на равнине около моря вблизи больших гор, который гораздо больше боится диких зверей, чем войны.

Из области земледелия мы имеем сравнения в VIII песни, 124 слог (пахота на мулах) и XIII.31–35 (трудолюбивый пахарь до полного изнеможения пашет землю на волах целый день). Телята с неописуемой радостью встречают своих матерей-коров (X.410–414); зарезывается скот для домашних целей (XI.411–415); ревет бык на поле (XXI.48 слог), и оводы жалят коров во время жары (XXII.299–301).

Очень ярко представляет себе Гомер закалку железа (IX, 391–393); струны из овечьих кишок, натягивающиеся на форминге (XXI, 406–408), мастера, золотящего серебро (XXIII, 159–161). Из области мореплавания: строится грузовой корабль (V.249 слог); описывается еще один большой грузовой корабль с 20 веслами (IX.321 слог); плотник вертит сверлом в корабельном бревне (IX.384–386); водолаз ныряет в воду (XII.413 слог); упоминаются корабельные ребра (XIV.574); после кораблекрушения немногие с великим трудом доплывают до берега и спасаются (XXIII.233–238).

Автор сравнений в "Одиссее" в противоположность ахейскому обычаю постоянного употребления мяса говорит о рыбной пище и о ловле рыбы и морских животных. Только два сравнения говорят об употреблении в пищу говядины и свинины: XI.411–415, XX.25–27. Все остальные подобного рода сравнения говорят только о ловле рыбы или других морских животных: V. 431–435, X.124 слог, XII.251–254, XXII.384–388.

Хищников автор "Одиссеи" действительно боится. Таковы сравнения со львом (IV.335–340, 792 слог, VI.130–134, IX.292 слог, XVII.126–130, XXII.402–405) и соколами (302–306). Причем указывается, что те и другие появляются с гор. На знакомство с горами указывает и сравнение в XIX.205–208 слез Пенелопы с тающим снегом на горах. Однако сравнение с повозкой, запряженной четырьмя конями (XIII.81–83), и с равниной, на которой ветер клонит стебли травы (V.328 слог), свидетельствуют скорее, что автор мыслит себя находящимся на равнине. На равнине же, а именно в поле, пастух зарывает головню в золу для сохранения огня (V.488–490). Говорится о сиянии солнца и луны (IV.45 слог, VII.84 слог).

Из общественной жизни в сравнениях один только раз упоминается царь (XIX.109–114), однако цари были не только у ахейцев, но и у ионийцев. И один раз упоминается судья. Но интересным образом с этим судьей, идущим домой ужинать после целого дня работы, сравниваются ни больше ни меньше как обломки корабля Одиссея, через долгий промежуток времени появившиеся из пасти Харибды (XII.439 слог). Ясно из этого сравнения, что Харибда для Гомера вовсе не так ужасна, и ее действия приравниваются к самым обыкновенным фактам из человеческой жизни.

Единственное военное сравнение из всей "Одиссеи" это в VIII песни 523–530, да и оно является полным и окончательным осуждением войны: Одиссей плачет так, как плачет жена, падающая на тело своего убитого во время осады города мужа, причем враги уволакивают эту несчастную и плачущую женщину в рабство. Если Полифем закрывает свою пещеру, как покрывают колчан крышкой (IX.314), то это сравнение не обязательно из военной жизни. Оно может относиться и к охоте.

Таким образом, изучая ту сферу жизни, из которой автор "Одиссеи" берет свои сравнения, т. е. то, что для него наиболее понятно и при помощи чего он поясняет непонятное, мы с полной достоверностью должны установить, что это сфера мирного строительства жизни. В ней не остается почти никакого места для мифологии и царит мирный и скромный труд, противоположный гордым ахейским военным идеалам и ахейской роскоши и обилию в жизни. Картину такой ионийской счастливой жизни мы находим в сравнении XIX песни, 110–114. И даже ужасную казнь служанок Одиссея Гомер сравнивает только с судьбой пойманных голубей и дроздов (XXII.468–470). Скромность мировоззрения Гомера сквозит также и в сравнении хитона Одиссея не только в его блеске с солнцем, но в его нежной ткани — с пленкой лука (XIX.232–234).