А. Лосев - Гомер

Прежде всего в содержании сравнений часто присутствует человек со своими чувствами, нуждами и стремлениями. Картины природы в своих сравнениях Гомер обязательно оживляет человеком: сияющие звезды наблюдает пастух (Илиада, VIII.559), человек в ужасе смотрит на разбитый молнией дуб (XIV.414–417), пахарь ждет с надеждой Борея (XXI.346 слог), козопас остерегается темной тучи — предвестницы дождя (IV.275–279), одинокий пастух слышит шум потока (IV.452–455), моряк проклинает штиль на море (VII.4–6). Гомер живет заодно с героями своих сравнений. Он плачет от радости с детьми, у которых поправился от смертельной болезни отец (Одиссея, V. 394–397). Он видит, как отец обнимает сына, вернувшегося через десять лет (XVI.17–19). Он голодает вместе с дровосеком (Илиада, XI.86–89) и пахарем (Одиссея, XIII.31–34). Он радуется вместе с крестьянином урожаю оливы (Илиада, XVII.53–58) и радуется вместе с человеком, спасенным от кораблекрушения (Одиссея, XXIII.233–238). Он проклинает вместе с путником ос, растревоженных мальчишками (Илиада, XVI.259–265). Более того, Гомер как бы сопричастен чувствам животных: льву, набредшему на добычу (III, 23–26) или неудачно поохотившемуся (XI, 548–555), усталым волам на борозде (XIII, 703–707) и мулам, тянущим стволы деревьев по горной тропинке (XVII, 742–745).

Гомер испытывает симпатию к слабым, беззащитным, тем, кто страдает, борется и умирает. Он с нежностью смотрит на гнездо, куда приносят родители корм для птенцов (IX.323 слог), оплакивает птенцов, вынутых крестьянином из гнезда (Одиссея, XVI.216–218), сочувствует защищающим свое потомство осам (Илиада, XII.167–170), собаке и львице (Одиссея, XX.14 слог), ястребу (Илиада, XVII.134–136), льву (XIX.318–322). Поэт жалеет слабых животных, которых побеждают более сильные: рыбешек (Илиада, XXI.22–24), скворцов и галок (XVII.755–757), ланей (XI.113–119).

К человеку Гомер исполнен жалостью. В его сравнениях мы находим: усталого матроса, выбивающегося из сил (VII.4–6) и устрашенного бурей (XV.624–628); лесоруба за едой (XI.139–142), пахаря за плугом (Одиссея, XIII.31–34) или жнецов (Илиада, XI.67–69); мать, что работой кормит детей (XII.433–435); вдову, оплакивающую погибшего за родину мужа (Одиссея, VIII.523–530), старика, пережившего единственного сына (Илиада, XXIII.222 слог); изгнанника в поисках приюта (XXIV.480–482).

Таким образом, оказывается, что мир гомеровских сравнений населен маленькими людьми, которым всецело симпатизирует поэт. И с позиций этих скромных тружеников он рассматривает все явления жизни. Богатым принадлежат обширные поля (XI.67–69), тучные свиньи (Одиссея, XI.413–415), стада овец (Илиада, 433–435), дома с высокими дверьми (XXIV.317 слог), слоновая кость, окрашенная в пурпур (IV.141–145). Зато в сравнении с охотой на льва мы вряд ли найдем знатных и богатых людей, охотящихся для своего удовольствия. Обычно крестьяне, батраки, пастухи, волопасы и козопасы вынуждены защищаться от хищников. Лишь в одном сравнении (Илиада, XX.164–173) рисуется охота на льва, которого они "страстно хотят всей деревней убить".

Мир гомеровских сравнений не эпичен. В них нет ахейской аристократии, и не для нее поет ионийский аэд в лице Гомера. На смену аристократии приходят новые слушатели, простые люди наподобие свинопаса Евмея. Он говорит Пенелопе о людях, слушающих певца, "который, богами пенью обученный, песни прелестные им распевает" и которого "слушать готовы они без устали, сколько б ни пел он" (Одиссея, XVII.518–520). Сам Евмей, как видно, тоже принадлежит к аудитории, восхищенной аэдом. Именно этих "маленьких людей, до тех времен презираемых, пренебрегаемых, осмеянных, приглашает Гомер на пир, так как он знает их хорошо, как будто бы жил и вырос среди них" (страница 164). В интерпретации Северина, изучившего гомеровские сравнения с точки зрения эпохи самого ионийского поэта, Гомер — человек скромного происхождения и большой друг униженных и трудовых людей.

При всей разношерстности гомеровских материалов о значении царя и окружающей его аристократии в этом вопросе тоже можно заметить некую прогрессивно-гуманистическую тенденцию. Гомер очень далек от идеологии абсолютного повелителя, характерного для древнеахейских времен с их "златообильными Микенами" и "крепкостенным Тиринфом". Он не прочь полюбоваться на богатство и роскошь жизни царей, но фактически гомеровские цари ведут довольно демократический образ жизни, а кроме того, и цари и аристократы подвергаются здесь даже прямой критике. Если Ахилл критикует Агамемнона (I.148, 171); Диомед — того же Агамемнона (IX.36–39), Агамемнон — Диомеда (IV.371 слог) и Афина — Диомеда (V.800–814) за личные недостатки, то в XIX песни 182 слог Одиссей выставляет совершенно общий тезис, что "унижения нет властелину с мужем искать примирения, которого сам оскорбил он", а в XI.408–410, что благороден тот, кто отважен в бою. В X песни, 239 Агамемнон выставляет совсем не аристократический принцип: "Не руководствуйся родом, какой бы он царственный ни был". В XII песни, 313–321 единственная функция царя, оправдывающая его роскошную жизнь, понимается только как предводительство на войне и нахождение в первых рядах войска. В XVI песни, 384–388 вполне по-гесиодовски Гомер обрушивает на неправедных судей кары Зевса в виде ливней и горных обвалов. О Ферсите и говорить нечего. Правда, не нужно забывать, что с греческой точки зрения он является ни больше и ни меньше как дезертиром и потому подлежит наказанию. Но не надо забывать, что он едва ли против войны вообще и едва ли действует против своей родины. Правильно будет сказать, что он действует против царей, и даже не столько против царей, сколько против их эксплуататорской политики.

Все эти сведения о значении царской власти у Гомера, конечно, известны; и о них можно прочитать уже в общих руководствах по греческой литературе. Однако многое известное часто забывается и теряет свою остроту, а эта острота у Гомера есть, и пусть мы не будем о ней забывать.

Таким образом, не будучи в принципе против царской власти, Гомер не только не стесняется выставлять царей дурного личного поведения и обличать их в этом, но он — и притом тоже принципиально — допускает царскую власть только при условии ее большого военно-патриотического или морально-гуманистического содержания. Это соединение богатства, славы и роскоши царской жизни с высоким личным морально-правовым авторитетом, может быть, лучше всего изображено в "Одиссее" (XIX.109–114). Здесь Одиссей обращается к Пенелопе со следующими словами:

Ты — словно царь безупречный, который, блюдя благочестье,

Многими правит мужами могучими. Строго повсюду

Правда царит у него. Ячмень и пшеницу приносят

Черные пашни; плоды отягчают древесные ветви.

Все — от правленья его. И народы под ним процветают.

Только в этом смысле и можно понимать проповедь единовластия и о божественном происхождении скипетра Агамемнона (Илиада, II. 204). Иначе это место нужно было бы понимать как грубый архаизм и реакционную реставрацию. Кроме того, здесь стоит не слово "басилевс", а "койранос" (coiranos), т. е., по-видимому, "предводитель на войне". По этому поводу Энгельс ("Происхождение семьи", 1947, страница 121) пишет: "Одиссей не читает здесь лекции о форме правления, а требует повиновения главнокомандующему на войне".