Тимур Пулатов - Плавающая Евразия

«Опять обиделся, — подумал, глядя ему вслед, Давлятов. — Да и со мной творится что-то неладное. Не надо поддаваться общему психозу…» — и еще раз повторил вслух:

— 33-22-02.

И едва он произнес эти цифры, привлекающие своей таинственностью, послышалось рядом шипение. Давлятов вздрогнул, остановившись в защитной позе, не понимая, откуда такие звуки, будто недалеко подожгли шнур, по которому, потрескивая, побежал огонь. Мелькнуло в сознании Давлятова страшное, что сейчас последует взрыв… но вместо сильного взрыва где-то далеко грянул выстрел…

Давлятов пригнулся, зажмурив глаза, ожидая криков, шума вокруг… но все на площади у входа в метро было буднично — шахградцы входили в одни стеклянные двери метро, выходили из других потоком… шаг за шагом поток редел, рассеиваясь, и Давлятов понял, что никто, кроме него, не слышал выстрела.

«Слуховой обман, — догадался Давлятов. — Акоазмы — говоря медицинским языком… Нервы-нервишки…»

Вместо обычной отеческой благожелательности на лице Нахангова промелькнуло недовольство. Давлятов съежился и застыл у ворот. Нахангов уже наполовину влез в машину, хотел было отъезжать, но, видно, сжалился над соседом, спросил:

— Вы не пожелали разрешения на собственный бункер? Странно. — В тоне его прозвучала издевка.

— Он бы заломил дикую цену. Вы ведь знаете мои возможности, пробормотал Давлятов, даже не подумав о том, откуда благожелателю известно о его встрече с посредником Бюро гуманных услуг.

— Резонно, — сказал Нахангов и кивнул, приглашая соседа к себе поближе. Затем сел в машину, оставив дверцу полуоткрытой, и громко, чтобы слышали и прохожие, предложил: — Пожалуйста, пользуйтесь моим бункером комнат на всех хватит. Тем более что скоро, совсем скоро я запру вас там писать доклад, — вы ведь помните о нашем конгрессе?! Это будет первый такого рода Всесреднеазиатский конгресс, который возвестит всему миру об окончательной, бесповоротной победе атеизма…

— Помню о конгрессе. И все время думаю о своем выступлении, пробормотал Давлятов, подавленный широтой и размахом предстоящего конгресса.

— Думайте больше о Салихе, — сказал просто и буднично Нахангов. Думайте о том, как развенчать его взгляды, которые уже стали разъедать кое-какие пустые душонки. Салих — главный ваш враг. Изгоните его! Нахангов хлопнул дверцей, и машина плавно устремилась вперед, увозя его подальше от растерянного взгляда Давлятова.

Из Давлятова словно выдули все тепло. Почувствовав себя утомленным, он повернул обратно к дому с намерением отлежаться и прийти в себя. В последнее время просыпался с одной и той же назойливой мыслью: «Как сегодня — ударит?» — и еле поднимался с постели, ощущая себя разбитым после тревожного сна. И если бы не его врожденная педантичность, аккуратное отношение к службе, ничто не заставило бы Давлятова выйти из дома, даже ожидаемый катастрофический толчок.

Объезжая кольцо сырого, темного туннеля, разрезанного освещенными, многолюдными станциями метро, он вовлекался в работу, чувствуя, как становится увереннее, оцепенение сменяется возбужденностью к вечеру… к тому часу, когда шахградцы покидали свои дома, устремляясь подальше на открытые пространства…

В первый раз, без всякого на то оправдания, Давлятов не шел на службу… и едва он протянул руку, чтобы толкнуть ворота, как чуть было не стал жертвой очередного недоразумения. Ворота сами открылись, и из дома прямо на него выскочил тот самый маленький, хохочущий человек со злыми глазами, неся свою подругу на руках, выскочил, едва не ударив хозяина дома в грудь, и бросился в переулок.

Появление его было до того неожиданным, а поведение до того нахальным, что Давлятов, возмущенный, бросился за ним, но того уже и след простыл… похоже, забежал в чьи-то открытые ворота.

Давлятов подумал, что совпадения сегодняшнего утра — не случайны. Встреча с Наханговым, приказавшим Давлятову поскорее избавиться от Са-лиха, и появление этого выродка, тайком пролезшего в дом и заночевавшего где-то рядом, за стеной его кабинета. Между всем этим, вне сомнения, есть связь…

Во дворе, в кресле-качалке, он увидел Анну Ермиловну, встретившую сына тревожным, быстрым взглядом. Она сидела в той же позе, как и пятнадцать минут назад, когда Давлятов прошел мимо нее на улицу. Только сейчас она казалась еще более сухонькой и старенькой. Давлятов задержал шаг и всмотрелся… Но Анна Ермиловна даже не шелохнулась, лишь спросила:

— Что-нибудь забыл?

— Нет, решил остаться дома. Нездоровится… И еще мне не нравится Мелис. Который день он не идет с утра в школу…

— Ну, ты же знаешь, что в эти дни никто не живет по расписанию. Почему они не отменят занятия в школе?

Давлятов зашел в гостиную и стал с решительным видом возле дивана. Мелис открыл глаза, безразлично глянул на Давлятова и повернулся на другой бок.

— Ты что — не узнаешь меня? — раздраженно спросил Давлятов. Мелис чмокнул слипшимися губами и, не поворачиваясь к нему, ответил:

— Мозгу достаточно пяти сотых секунды, чтобы распознать объект или субъект, изображение которого выхватил глаз…

Это бесстрастное и заученное вдруг чем-то пронзило Давлятова, будто открыло ему глаза на ужасную, невероятную истину о содеянном Мелисом.

— Ты что натворил? — сказал Давлятов, испугавшись собственных слов. Ответь мне сейчас же! — И толкнул Мелиса в бок. — Не спи!

— Ладно, не буду спать, — Мелис повернулся в его сторону, но глаза не открыл. — Без сна человек может прожить лишь десять суток, а без пищи несколько недель… Можете меня не кормить, Руслан Ахметович…

Хотя Давлятов привык к его манере разговаривать, но сейчас она подействовала раздражающе.

— Отвечай: где ты вчера был до часу ночи?! Я знаю, где ты был, что делал… Не зря он выскочил мне навстречу со своей мерзкой подругой на руках, — сказал безо всякой связи Давлятов и сам смутился.

Мелис глянул на него с сожалением, сел на диване, приготовившись к разговору.

— Знаете? — Мелис все еще старался казаться бесстрастным. — Если знаете, то вам же лучше молчать, чтобы не было лишнего шума… Хотя, впрочем, какой может быть шум? Даже наоборот. — Он говорил бессвязно, хотя мысль его работала четко и ясно.

— Выражайся яснее, — понизил голос до шепота Давлятов. — Да, какой может быть шум?.. — сказал и запнулся, чувствуя, что не может говорить.

Мелис, видя растерянность Давлятова, сделался нарочито циничным:

— Почему я должен что-то рассказывать? Вы кто мне? Все, что случается со мной, — это мое. Ни теплоты между нами, ни доверия. Я вам расскажу, а вы пойдете и продадите меня ради собственного спокойствия…

— Ты совершил ужасное. И боишься признаться как мужчина. — Давлятов сел в кресло, почувствовав головокружение.