Тимур Пулатов - Плавающая Евразия

Мелис походил по комнате босой, заложив руки за спину. Чувствовалось, как он заново переживает случившееся и желает выразить это как можно вдохновеннее.

— Главное, земля успокоилась. Она требовала жертвы и получила, произнес он с удовольствием, подчеркивая каждое слово.

Давлятов, обессиленный, еще глубже ввалился в кресло, чувствуя, как к горлу подкатывается истерический комок.

— Убил?! Ты убил… человека?

Мелис нисколько не растерялся, наоборот, все еще переживал чувство удовлетворения содеянным, потому Давлятов со своими вопросами казался назойливым.

— Это вы узнаете у следователя… если, конечно, донесете на своего приемного сына… Впрочем, донесете, я знаю. Вы из поколения тех, кого учили доносить еще со школьной скамьи…

— А ты — мерзавец! — Какая-то сила заставила Давлятова вскочить с места. — Убивать нравственнее, чем доносить?

— Если ради общего блага — то нравственнее, — зло глянул на него Мелис, и этот взгляд его словно подтолкнул Давлятова к дверям, и он бросился из гостиной с криком:

— Он — убил?! Мама, ты слышишь?! Что теперь будет?! Как будто нам землетрясения мало!

— Что вы не поделили? — услышав крики, Анна Ермиловна заторопилась в дом, споткнувшись о порог.

Встретившись с ней у дверей, Давлятов, непонятно отчего, разом лишился всей страсти и злости и даже растерялся, не зная, какими словами ей все объяснить.

— Видишь ли… он сотворил нечто ужасное, но не хочет в этом признаваться… и, как всегда, хамит и грубит…

— Ну как с тобой не грубить? — Анна Ермиловна укоризненно покачала головой. — Ты с самого утра такой несносный… Марш на работу! Марш! Иначе будет ужасный скандал в благородном семействе. Я стану на защиту Мелиса…

— Это отчего же? — обиделся Давлятов.

— Тебя-то я как-нибудь сорок лет знаю, а его всего неделю. И не думаю, что он такой безнадежный…

— Ты, не видя стервеца в лицо, уже защищала его. — Давлятов, будто задыхаясь, потеребил воротник рубашки и пошел к выходу. — Разбирайтесь сами… из благородных ли побуждений это убийство или же… — Давлятов, не зная, как выразиться, постоял у открытых ворот, мрачно поглядывая на улицу. И, в сердцах махнув рукой, пошел не всегдашней дорогой, а в обратную сторону, жалея, что не сказал фразу, которую обдумывал уже несколько дней, чтобы хоть как-то уточнить свои отношения с матерью: «…И вообще, похоже, что ты приехала не облегчить мне жизнь, а наоборот…»

Спускаться в метро, на службу, не было уже смысла. В эти суматошные дни начальство может не заметить его отсутствия на работе. Зато, как опоздавшему, у первого же входа в метро сделают ему отметку на удостоверении личности.

«Личность, личность, как высока твоя цена», — иронически пропел Давлятов и тут почему-то вспомнил телефон гостиницы.

В предвкушении чего-то юмористического набирал он в телефонной будке номер 33-22-02, уверенный, что снова услышит механического теле-фоноробота. Но — удивительно, — едва он набрал последнюю цифру, сразу же раздался в трубке голос фемудянского академика, словно тот в нетерпении ждал звонка Давлятова. Давлятов опешил, хотя фемудянин настойчиво приглашал его к разговору: «Прошу вас, говорите… академик слушает…»

— С вами говорит Салих, — выдохнул Давлятов наконец.

— А, гражданин Салих! — будто обрадовался фемудянский академик. Почему же вы не пришли? Я вас весь вечер прождал… Там, где мы договаривались…

«А где мы договаривались?» — хотел было спросить Давлятов, но от такого неожиданного поворота снова смутился и повесил трубку.

Он потоптался в будке, тяжело дыша, недовольный своим поступком: «Нехорошо… оробел, как дитя. И перед кем? Перед демагогом…» И снова стал крутить диск, настраивая себя на длинное объяснение с юмористическими пассажами и меткими обвинениями.

На сей раз вместо вкрадчивого голоса фемудянского академика в ухо ему выстрелило: «Гражданин/ка/, если ты /вы/ желаешь/ете/ иметь дело с Бюро гуманных услуг…»

— Алло? Алло? — в отчаянии дул в трубку Давлятов. — Какой у вас телефон? — словно механический голос мог прервать свой повторяющийся текст и вежливо ответить ему.

«..Желаю/ем/ успеха…» — отчеканил хвост фразы телеробот и после короткого визга, свиста, означающего паузу, настроился повторить записанное: «Гражданин/ка/…»

Давлятов чертыхнулся, повесил трубку, затем снова снял, чтобы накрутить вокруг диска номер, который подсказал ему телеробот: 33–22 02.

— Академик Златоуст слушает, — послышался на том конце провода голос человека, только что проглотившего кровавый бифштекс, но еще наслаждающегося вкусом мяса во рту, отчего голос его казался сочным, но и не совсем ясным.

— Товарищ Златоуст? — удивился Давлятов.

— Да?! Да?! — подбодрил его Златоуст. — Это гражданин Салих. Рад вас слышать… Что случилось? Я вас весь вечер прождал… в назначенном месте…

— Я это место не вспомнил… — не своим, хриплым голосом сказал Давлятов и почему-то снова подул в трубку. — Алло?

— Ах, не вспомнили! Как жаль! Третий столик справа в ресторане «Звезда Востока». Вспомнили теперь? Ах вы такой-сякой, — слегка добродушно пожурил его Златоуст.

— Мне место нужно в Хантемировском кладбище, — неожиданно для себя выпалил Давлятов. — На участке, где покоятся министры, академики…

На том конце провода отчетливо прослушивалась тяжелая пауза, словно вместо сочного вкуса мяса во рту Златоуст ощутил горечь желчи и поперхнулся.

— А вы, гражданин Салих, не потеряли чувство юмора в эти сумасшедшие дни — похвально! — с досадой проговорил Златоуст. — Никогда бы не поверил, что вам, потустороннему человеку… в потустороннем мире было спокойно лежать рядом с министрами и академиками. Никогда бы не поверил! Будьте здоровы! — И тот конец провода донес до уха Давлятова короткие гудки.

«Пропесочил», — усмехнулся Давлятов, но тут же наполнился гневом. Захотелось сказать ему в лицо… в ухо все, что думал Давлятов о Хантемировском кладбище, об академике, сейсмонауке и прочее, прочее критическое, либеральное, чему научился в то короткое, но яркое время, когда сочинял для альманаха «Белая медведица». Но вместо Златоуста ему проскрипел на ухо тот самый робот, нудный и леденящий: «Гражданин/ка/, если ты/вы/…»

— Если мы, вы, они… — передразнил его Давлятов и повесил трубку. Кстати, сделал это вовремя, ибо очередь, собравшаяся у кабины, уже желая выдворить его оттуда силой, угрожающе постукивала по стеклу.

Давлятов выскочил прямо на очередь, которая от неожиданности отпрянула, и заторопился к открывшемуся недалеко проспекту.

Страшное ощущение непричастности охватило его. Неужто, подумалось Давлятову, все это из-за того, что не мчится он сейчас в дрезине по сырым тоннелям, со стальной каской на голове, направляя луч фонаря на округлые поверхности, затянутые трубами и кабелями, желая обнаружить трещину от давления или смещения земли, зловещий вестник предсказанного… катастрофического…