Тимур Пулатов - Плавающая Евразия

— Да замолчите вы! Не будоражьте историческую память… Тихо, тихо…

Но Нахангов, правда, с меньшим рвением, как бы отрезвленный, продолжал кричать:

— Иосиф Виссарионович. О, какое это откровение! Какая казнь! Какое спасение! Ради этого мига я готов терпеть неудобство полета, не пересаживаясь в свою персональную машину…

Тот, кому он кричал, в эту минуту как раз наклонился, чтобы скрепить своей подписью документ, название которого успел прочитать сверху Дав-лятов: «Всемирная декларация о подушном налоге ненатуральном обмене дарами природы и об отмене транснациональных валют — фунтов стерлингов, иен, долларов, марок, тугриков…» Сидящий в шатре поднял голову, и какая-то тень, похожая на воспоминание, промелькнула по его угрюмому лицу… и отлетела от него, как звук.

И в эту минуту мини-магнитофон в очередной раз подлетел к уху Дав-лятова и просвистел безо всякой связи: «Вспоминай! Вспоминай! Вспоминай!» — и Давлятов вдруг опять вспомнил те фолианты, которые своей страстью и логикой помогли ему в разоблачении Салиха, — «Огнеупорные породы» автора Бабасоля и «Гениальный роман» автора Шаршарова, с весьма лукавой начинкой.

И сразу же на площадку недалеко от шатра, куда сверху был устремлен растерянный взгляд Давлятова, выбежали двое заседателей, неся с собой какую-то ширму или занавес, быстро установили все это и вытянулись в неподвижности по обе стороны. К ним выпорхнула та самая грозная судья, заменившая плотный, неженский джинсовый костюм на легкомысленный наряд белый пиджак над короткой юбчонкой, чуть ниже пояса, в высоких желтых сапожках с изогнутыми кверху носками.

В руке у нее блеснула та самая сабля, облокотившись на которую сидел Ибн-Муддафи. Она грациозно взмахнула саблей, будто разрезая занавес. Занавес отодвинулся, и из-за ширмы показалась некая пирамидальная конструкция из зеркал, прямых и кривых, сложенных так, чтобы создавать иллюзию… аллюзию… люзию… мюзию… канюзию…

— Оле-ап! — крикнула судья, в которой неожиданно вылупился талант цирковой актрисы, и по мановению ее руки зеркала повернулись причудливым отражением, и Давлятов с удивлением заметил внутри зеркала Бабасоля, прижатого, как куколка в своем коконе. Но вот плечи его стали вытягиваться, раздваиваясь, и от фигуры Бабасоля отделился Шаршаров и застыл с бледным восковым лицом, и оба они — академик и известный беллетрист-возвращенец вытянулись в такой мучительной позе, словно были сиамскими близнецами, с туловищем о двух головах.

— Оле-ап! — подпрыгнула в своих изящных сапожках судья-актриса, сделала реверанс в сторону невидимой публики и, подняв саблю, ловким взмахом рассекла зеркало надвое. Отсеченные половинки зеркала наклонились, и из них вывалились — направо Бабасоль, налево — Шаршаров; ошеломленные своим безболезненным отделением друг от друга, ойи Секунду смотрели, помаргивая, на свою избавительницу. Затем, сообразив, что рассечением зеркал номер не кончается, вскочили и, прижав под мышками те самые фолианты, о которых вспомнил Давлятов, понуро побрели в сторону плахи, сопровождаемые угрюмыми заседателями…

Зеркала заблестели, заиграли лучами, отодвигая изображение, и перед взором Давлятова открылась новая картина.

— Рай! — не сказал, а вздохнул Нахангов и ткнул кулаком даджаля, недовольно заскрипевшего зубами.

— Я и без вас догадался! — капризно ответил ему Давлятов и отодвинул фокус бинокля так, что картина стала просматриваться в деталях, и прежде всего врата, к ним примыкал коридор из чистилища. Как раз в это время через врата ступили самые передние из колонны детей и подростков, которые заполнили коридор по всей его длине, а хвост колонны выдавался далеко внутрь чистилища.

В долгом пути через ад и чистилище их вел аятолла…

— Это же он! — воскликнул Давлятов, вспомнив, что видел уже изображение сего аятоллы в той папке, которую подсунул ему следователь Лют-фи. — Аятолла Чечебени!

— Я и без вас догадался! — буркнул Нахангов, желая взять верх в словесной дуэли.

Едва аятолла переступил через порог рая, сразу же потерял достоинство, в нетерпении побежал по первому кругу вдоль стены, желая скорее шмыгнуть в калитку и попасть в сад, к источнику, чтобы утолить первым делом жажду.

Школьники, следуя его примеру, тоже нарушили строй, в беспорядке разбегаясь в разные стороны. Связки противотанковых гранат болтались у них на шеях, а противогазы, перекинутые через плечи, мешали бежать, но желание достигнуть обещанного источника было столь велико, что школьники не чувствовали неудобства. У каждого в руке Давлятов заметил ключи, изготовленные наспех из какого-то легкого, бутафорского материала. Своими ключами они тыкали в стену, желая попасть в замок калитки, к которой устремился аятолла Чечебени.

Тыкая ключом в расщелину в стене, они ворочали его направо-налево с выражением растерянности и недоумения на лице, и Давлятов, всмотревшись попристальнее, снова воскликнул, увидев, что все они слепы на оба глаза.

«Вспоминай! Вспоминай! Вспоминай!» — просвистел возле его уха назойливый мини-магнитофон, искусственный спутник со звучным именем «Патриция», — тут же чей-то звонкий голос сообщил: «В рай стройными колоннами ступают школьники — девочки и мальчики десяти — двенадцати лет. Выдержав химическую атаку, но потеряв зрение от газа, они не дрогнули, не свернули и вспыхнули живыми факелами под танками врага, чтобы шахидами вступить прямо с поля боя в рай. Примечательно и то, что ни один из миллиона школьников, поднятых в воздух вместе с танками, не выронил из рук ключа от врат рая, выданного каждому из них перед началом сражения аятоллой Чечебени, который лично показал чудеса героизма и также удостоился чести ступить в рай… Приятного им всем отдыха и покоя…»

«Вспоминай! Вспоминай! Вспоминай!»

— Перфокарта, — почему-то вспомнил Давлятов, — соль, трезубец, клозет, корова, пыль, динозавр, утконос, ящер, лошадь Пржевальского, бройлер, куры потрошеные в целлофане — болгарские, цыплята табака, лягушачьи лапки, — и запнулся, почувствовав, что память его забуксовала. — Бюстгал… тер… та… ту. — И историческая память его окончательно провалилась, и, сколько бы он ни пытался вспомнить, ничего не получалось.

А школьники тем временем все шли, просовывая ключи в дыры, в щели на стене, заполняя коридор до отказа, наступая друг другу на ноги, толкаясь и ругаясь, желая поскорее повернуть ключ в калитке и открыть ее, но не находили замочной скважины…

Слабая волна далекого взрыва повернула ракету Давлятова. Она отлетела в сторону, и картина развернулась под иным углом зрения.

Открылся величественный вид моста Сират, выгнувшегося дугой над чистилищем, одним концом упирающегося в твердь ада, другим — в купол рая. Человек на мосту, обогнувший невидимую сторону Вселенной, просматривался висящим вниз головой. Он ступил шаг, покачнулся, и пламя, колышущееся внизу, чуть опалило ему волосы. Человек испуганно поднял руки, чтобы защититься, и выронил ключ. Легкий, бутафорский, он полетел, описывая круги, и путник на мосту ошалело следил за уходящим ключом, не решаясь прыгать за ним.