Халил-бек Мусаясул - Страна последних рыцарей

«Тоже мне ухажер!» — ворчит мой попутчик, недовольный и одновременно восхищенный. Мы подходим к своему поезду. Иншаллах!

В Тифлисе я провел пять очень радостных и беззаботных дней — впервые за долгое время. Красивый город пробудил во мне воспоминания о прежней жизни. Все время с утра до ночи я проводил с друзьями, спасенный и счастливый, как только что освобожденный пленник. У меня было рекомендательное письмо к турецкому послу Касим-бею, который должен был помочь мне в дальнейшем. Ведь мне нужно было срочно покинуть Грузию. Каждый день я повторял своим друзьям, что завтра обязательно должен уехать.

Однако время шло, а вопрос о моем отъезде оставался все еще нерешенным, как вдруг раздался гром пушек. Большевики обрушили на город бомбовые удары. Начались замешательство и паника. Моего приподнятого настроения как ни бывало. Сломя голову и бросив прямо на вокзале на произвол судьбы мои чемоданы, азербайджанец уехал обратно. И вот так, без багажа, оставшись лишь в том, в чем был, я в обществе нескольких дипломатов покинул Тифлис и уехал в Кутаис. Но и тут нам нельзя было долго оставаться. И волна беженцев отнесла нас дальше, в Батум.

Там мы надеялись оказаться в безопасности и целыми днями и ночами праздновали свое спасение, запивая его вином. Почти вырвавшись из всех оков и по молодости быстро привыкнув к своей новой бродячей жизни, окруженный только людьми, разделявшими со мной похожую судьбу, я начал находить удовольствие в попойках. Этому особенно способствовало вызываемое алкоголем легкое и приподнятое настроение, которое превращало наше несчастье в яркую авантюру, стиравшую наше прошлое. А неопределенное будущее представало перед глазами беженцев как сверкающая фата-моргана, то есть мираж. Именно в это время случилось так, что я встретил невесту своего знакомого, приехавшую из Владикавказа. Мы часто проводили время вместе. Я находил ее очаровательной, и, видимо, я ей тоже нравился, так как жених, молодой офицер, был далеко, а помолвки в то время были чем-то очень непрочным. Однако нам обоим судьба отвела совсем немного времени, так как через четыре дня, когда преследователи уже в который раз стояли перед городом, нам было предложено срочно покинуть его.

Для меня были подготовлены все бумаги для отъезда в Константинополь. Надо было торопиться, но перед отъездом я должен был еще раз увидеть свою новую подругу. Война и опасность не должны были, по крайней мере в этот день, испортить моего свидания с ней. Когда я подошел к знакомому дому, ее уже здесь не было. Я расстроился, что не смог попрощаться, но именно это и спасло меня. Так как, побежав сразу после этого в порт, я увидел, что мой корабль уже ушел. А последнее судно, стоявшее на якоре, собиралось уже отплывать. Мне необходимо было успеть на него, независимо от того, куда оно направлялось, лишь бы уехать прочь! Это была последняя возможность, и час, проведенный с красивой девушкой, мог стоить мне жизни или свободы. Корабль принадлежал кубанским казакам и черкесам, боровшимся против большевиков, но он был переполнен и массой других беженцев, к которым принадлежал и я.

Не попрощавшись, не имея при себе даже самых необходимых вещей, один среди чужих, «как одинокое яйцо», как говорят у нас на родине, покинул я Батум. Капитан корабля попытался сначала причалиться в Трапезунде {80} , но турки не разрешили. И это стало началом наших мучительных морских блужданий. Еще в четырех или пяти портах с нами произошло то же самое, никто не хотел нас принимать. И тогда уныние и тоска стали овладевать тесно скученными на судне людьми, которые были сначала так счастливы, что просто остались в живых. Мужчины, женщины и плачущие дети лежали вплотную друг к другу на палубе, так как здесь не было кают. Это было простое грузовое судно с медикаментами и одеждой на борту, предназначавшимися для национального правительства.

От пронизывающего ночного холода меня защищала только моя бурка, и я с сожалением думал о своем пропавшем багаже. Между тем запасы еды все уменьшались, и не было никаких напитков, кроме выделяемого каждому рациона пресной воды. Не было даже вина, чтобы как-то скрасить эту убогую жизнь. К тому же через несколько дней меня начали мучить насекомые, так как здесь не было возможности ни помыться, ни переодеться. Постепенно многие пассажиры заболели; как на проклятом корабле призраков, мы уже несколько недель слонялись по Черному морю, бесцельно и беспомощно, не находя пристанища. Чаще всего море было зеркально-гладким, и в такие дни за нами следовали дельфины, и я стрелял в них из карабина. Это было единственным развлечением в нашей невеселой жизни.

И вот, наконец, мы прибыли в Самсун, навстречу нам плыло много судов, которые везли хлеб и продовольствие, а тем самым и избавление от нужды и голода. Но и здесь нас не хотели принять. О Аллах, неужели это адское плавание будет длиться вечно? Ведь Самсун был нашей единственной надеждой, так как Константинополь, как нам уже сообщили, тоже не собирался дать нам приют. Вот тут-то казаки впервые по-настоящему, по-казацки, разгневались. Они были уже сыты по горло этой собачьей жизнью и пришли к тому, чтобы разрешить эту проблему с помощью нескольких парламентеров, которыми назначили своих атаманов Буича и Тимошенко, а также черкесских князей Султана Шахим-Гирея {81} , Султана Келич-Гирея {82} и меня.

На спасательной шлюпке с северокавказским и украинским флагами мы приплыли в гавань, а затем направились к коменданту. От имени обоих народов к нему обратился Тимошенко и привел в качестве примера казака Тараса Бульбу, который однажды, будучи в ссоре с русскими, искал убежища у турок и воспользовался их радушным гостеприимством {83} . А наш корабль со всем имеющимся на нем грузом Тимошенко предложил турецкому правительству принять в качестве подарка. Комендант воспринял эту речь очень благосклонно, угостил нас завтраком, но объяснил, что нашу проблему может решить лишь национальный комитет, и посоветовал сразу обратиться к Кемал-паше {84} .

Между тем нам, парламентерам, разрешили остаться в Самсуне, а это уже само по себе было хорошо. Я приобрел нижнее белье, верхнюю одежду, а потом мы все вместе пошли в баню. Вероятно, у нас был такой дикий, запущенный вид, что владелец бани, грек, посмотрел на нас сначала с недоверием, но тут же смягчился при виде золотой монеты и впустил нас. Восточная купальня с горячим бассейном под куполом и маленькими кабинами вокруг показалась нам раем, в котором мы очутились после долгих мучений. Я быстро разделся, но тут — о ужас! — я обнаружил, что по всей моей рубашке ползали вши. Их было так много, что даже вшитые в нее золотые монеты, казалось, шевелились из стороны в сторону. Сначала я ее с ужасом отшвырнул от себя, но затем быстро схватил и, не обращая внимания на бегающих насекомых, распорол по швам, потому что мне нужно было золото, бывшее моим единственным состоянием.