Кирша Данилов - Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым

Надо, конечно, иметь в виду, что передача народной песни с ее языковой и метрической характерностью, с речевыми и исполнительскими особенностями певцов, сохранение диалектных черт и различных подробностей, свойственных живому воспроизведению, — все это у Кирши Данилова отнюдь не результат филологического подхода и осознанных фольклористических принципов. Он писал, как слышал, — а слышал хорошо, потому что знал фольклор не со стороны, сам принадлежал к той же среде, в которой вел записи, мог быть и певцом. С другой стороны, его манера письма была традиционной, обычной для людей из народа, прошедших элементарную школу грамотности и воспитанных на рукописной книге. Отсюда — и внешние особенности письма Кирши Данилова (слитное написание предлогов и союзов с другими словами, отсутствие знаков препинания, изложение песен в сплошную строку, без выделения стихов и др.), и нормы правописания. Характерно, что писцы, копировавшие Сборник, и редактор, которому принадлежит окончательный вид дошедшей до нас рукописи, отнеслись к нему безусловно как к обычной старинной книге.

Если же подходить к записям Сборника с выработанными в современной фольклористике критериями, то нельзя не заметить, что эпический стих местами в них сбит, перебивается время от времени явно прозаическими фрагментами; прозаизм вплетается и в безусловно песенные строки; рядом с великолепными по художественной законченности стихами попадаются вялые и невыразительные строчки, которые могли быть дописаны, но вряд ли когда-нибудь пелись; последовательное, поэтически организованное повествование нарушается пропусками или неудачными контаминациями. Тексты неравноценны и как целое: иные из них остаются до сих пор непревзойденными образчиками соответствующих эпических сюжетов, другие же оказываются довольно слабыми вариантами. Последнее обстоятельство, впрочем, обычно для фольклорных сборников, создававшихся на основе полевых записей: состав их всегда неравноценен, поскольку собиратель фиксирует живой репертуар, а не выискивает одни лишь шедевры. В «Сборнике Кирши Данилова» есть недостатки художественного и исполнительского плана, которые надо отнести на счет певцов. Но ряд других отмеченных выше обстоятельств должен быть объяснен иначе. Возможно, что запись местами проводилась не «с голоса», а «со слов», вследствие чего, хотя содержание сохранялось, но поэтическая полнота текста утрачивалась. Создается впечатление, что местами записывавший «не успевал» за певцом, ему приходилось тут же или позднее воспроизводить утерянное не столь точно, вследствие чего естественное движение поэтического текста сбивалось, появлялись прозаизмы и ритмические неловкости.

Наиболее сложным и острым остается вопрос о степени и характере вмешательства собирателя в услышанные им тексты, о наличии «правки», дополнений непесенного плана и т. д.

Очевидно, что Кирша Данилов не занимался мелочной правкой, что он был совершенно свободен от каких-либо соображений цензурного порядка, литературных влияний, указаний «свыше» и т. д. Но он и не был бездумным и безучастным фиксатором услышанного. Вполне возможно, что в отдельных местах он дополнял былины и песни прозаическими вставками, которым иногда пытался придать форму сказа, либо заменял прозаическим (отчасти стилизованным под стих) повествованием отдельные фрагменты текста. В былине о Соловье Будимировиче «голой шап Давыд Попов» так сообщает о судьбе Соловья: «Я-де об нем слышал, да и сам подлинно видел в городе Леденце, у того царя заморского; Соловей у царя в протаможне попал и за то посажен в тюрьму, а корабли его отобраны на его ж царское величество». Здесь элементом былинной строки можно признать лишь «у того царя заморского». И далее в тексте как будто былинная строка «Тут ласковой Владимер-князь закручинился» переходит в прозаическое: «скоро вздумал о свадьбе, что отдать Запаву за голова шапа Давыда Попова». Можно подозревать, что первый фрагмент (слова «шапа») прямо сочинен Киршею Даниловым: на его месте в тексте былины мог быть пропуск или какая-либо условная формула, подобная той, что есть в варианте М. Д. Кривополеновой:

Во втором фрагменте мы имеем типичный пример пересказа былинного эпизода прозой, его сокращения и стяжения составляющих его формул.

В былине о Дюке мы находим прозаический фрагмент: «Покушавши, ласковой Владимер-князь велел дом его переписывать, и был в том дому сутки четвера. А и дом его крестьянской переписывали — бумаги не стало, то оттеля Дюк Степанович повел князя Владимера со всемя гостьми и с всемя людьми ко своей сударыне-матушке ... » Этому краткому изложению соответствует в хороших вариантах серия богато разработанных эпизодов. В данном случае опять происходит их стяжение.

Иной случай в песне о Гришке Расстриге. Вот как изложен фрагмент-рассказ матери Дмитрия: «Потерян мой сын, царевич Димитрей Иванович, на Угличе от тех от бояр Годуновыех; его мощи лежат в каменной Москве, у чудных Сафеи Премудрыя; у того ли-то Ивана Великого завсегда звонят в царь-колокол, соборны попы собираются за всякие праздники совершают панафиды за память царевича Димитрия Ивановича, а Годуновых бояр проклинают завсегда». Песенные строки прошиты здесь прозаическими фразами, причем именно эти последние вносят дополнительные исторические и острые социальные мотивы.

Книжные выражения, в которых трудно найти что-нибудь от песенной речи, эпизодически встречаются в разных местах рукописи: «Отпевавши надлежащее погребение»; «по нынешнему званию Шлюшенбурга»; «А сам он царю рапортует»; «Тотчас по поступкам Соловья опознывали» и т. п.

Особенно показательны для уяснения работы Кирши Данилова над песнями тексты «На Бузане-острове» и «Ермак взял Сибирь». Оба текста начинаются как типичные казачьи песни, но затем они переходят в повествования, которые в сюжетно-композиционном плане, в поэтическом содержании, в сущности, противостоят исторической песне и близки историческим преданиям. Повествования эти исторически насыщены, в них много имен, топонимов. Создается впечатление, что Киршу Данилова не удовлетворяли относительно краткие казачьи песни о Ермаке, в которых историческая конкретность выступала сравнительно бедно и заслонялась поэтическими обобщениями. Опираясь на известные ему предания, Кирша Данилов развернул песни в обширные и исторически полнокровные повествования. При этом он в ряде моментов как бы приблизил стилистически прозаические дополнения к песенной основе, хотя, естественно, стилистического единства ему достичь не удалось.