Николай Грязев - Поход Суворова в 1799 г.

«Завтра двинусь я на зимние квартиры между Иллером и Лехом! Наследственные владения должны быть защищаемы завоеваниями бескорыстными; для этого нужно привлечь любовь народов справедливостью, а не покидать Нидерландов, не жертвовать двумя прекрасными армиями и Италиею. Вам говорит это старый солдат, который почти 60 лет несет уже лямку, который водил к победам войска Иосифа II и Франца II, который утвердил в Галиции владычество знаменитого Дома Австрийского, который не любит болтовни демосфеновой, ни академиков, только путающих здравый смысл, ни Сената Аннибалова. Я не знаю зависти, демонстраций, контрмаршей; вместо этих ребячеств – глазомер, быстрота, натиск: вот мои руководители!

Если потеряно драгоценное время для освобождения Швейцарии, то можно скоро это вознаградить. Готовьтесь, ваше высочество, со всеми своими силами (за исключением разве некоторых отрядов) к зимней кампании, краткой, но упорной и решительной (solide et nerveuse); тогда уведомьте меня о своем плане, чтобы согласовать его с моим; лишь только откроется первый удобный путь, я готов буду со всею своею армиею действовать заодно с вашим королевским высочеством, как единая душа и единое тело.

В Италии оставил я неприятельских сил не свыше 20000; остальные теперь просто мужики; но к будущей весне также превратятся в солдат. Теперь же пока можно наверное разбить какого-нибудь Шампионэ или Бонапарта.

Пусть обе армии служат обоим императорам, коалиции и целой Европе, как доблестные герои! Пусть готовятся к будущей весенней большой кампании. Иначе – будет опять Кампоформио. Уже видите вы новый Рим, следующий по стопам древнего: приобретая Друзей, он вскоре удостоит и Германию титулом союзницы, так же как Испанию, Голландию и, несколько прежде, Италию, с тем, чтобы в свое время, при первом поводе, обратить их в подвластных, а цветущие государства – в свои провинции.

Остаюсь на всю жизнь с откровенностью, искренностию, преданностию и глубочайшим уважением, Вашего Королевского Высочества покорнейший и послушнейший слуга Кн. Италийский, граф Александр Су воров-Рымникский».

Это письмо показывает в Суворове не только дальновидного военного, но также политика и вообще государственного человека.

19-го числа корпус Дерфельдена начал выступление из Линдау. Как громом, был поражен эрцгерцог Карл этим известием, — он никак не думал, что Суворов приведет в исполнение свою угрозу. Австрийский полководец просил, по крайней мере, отложить выступление дней на пять, пока подойдут его собственные подкрепления. Великодушный русский генералиссимус немедленно удовлетворил просьбу своего немецкого товарища и приостановил на время движение своих войск. Только с 23 по 25 октября полки Суворова постепенно прибывали в г. Мемминген, откуда расходились по квартирам. В дневнике Грязева об этом читаем следующее:

«26 октября – марш в шесть часов утра до города Мемингема, очень изрядного, который пройдя, остановились. Здесь нашли стоящим наш кирасирский Ее Величества полк, бывший в корпусе генерала Корсакова, и здесь же находился великий князь Константин.

27-го – марш в шесть часов утра до города Минделъгейма, принадлежащего к Рейх, также очень изрядный, который прошед остановились. Отсюда некоторые полки, принадлежащие к нашему корпусу, следовали прямо на назначенные им кантонир-квартеры, а первый корпус, по сему же предмету, следовал далее, дабы взять некоторое отдохновение, дождаться своих тяжелых обозов, раненых и больных и, сколько возможно, исправить свою муницию.

28-го – пошли и мы с полком на свои квартиры. Главная квартира нашего корпуса, коим начальствовал генерал Розенберг, расположилась в небольшом городе Кирхгейм, принадлежащем графу Фукорту; он достоин замечания по своему местоположению и особенно огромный замок владельца, стоящий отдельно от города на горе, окруженной со всех сторон непроходимым болотом, простирающимся на версту, по коему протекают множество ручьев, в различных направлениях соединяющихся между собою. От города до замка ведет чрез болото деревянный мост, утвержденный на сваях, а в нескольких местах оного устроены подъемные части, который и составляет единственный вход в замок. Что ж принадлежит до оного, в коем расположился генерал Розенберг, ибо самого владельца не было, то он точно таков, какими иногда изображают их в романах: его обширность, древняя архитектура, внутреннее расположение, башни, переходы, подъемные мосты, тайные ходы, подземелья и ворота, словом – все напоминает те феодальные, рыцарские времена Швабии, в которые право сильного утверждало власть, могущество и богатство владетелей. Сверх сего, примечания достойна гидравлическая машина, посредством коей живущие в замке в разных местах пользуются водою, так что продовольствие оною никаким образом не может быть прервано. Все это вместе, составляя чудесное произведение природы и искусства, могло бы быть еще улучшено и сделаться неприступным, если бы принадлежало не частному владельцу, а короне. Внутренность замка украшена богатою рукою, и, между прочим, достойна внимания одна большая галерея, наполненная портретами, принадлежащими от самой древности к роду графов Фукортов и расположенными по порядку течения времени; между оными развешаны разные доспехи и оружия, как новых, так и самых отдаленных рыцарских времен, коими сия фамилия утверждала свое могущество и достояние. Взоры мои переходили с одного предмета на другой и терялись в их разнообразности. Здесь мужественный старец, украшенный сединами и облеченный с головы до ног доспехами, изображался на холсте; но, всматриваясь в него более, кажется, видишь, что он, оживотворяемый духом мужества, со сверкающими очами, потрясает свое огромное копие и угрожает смертию. Над ним расположено все его блестящее вооружение, доказывающее своею тяжестию силу телесного его сложения и крепость его руки. Подле него стоит изображение юного героя, наследника его могущества и славы; во взорах его виден пламенный дух того же самого мужества, которое протекало в крови сего знаменитого поколения; над ним висят бранные его доспехи, кованые из стали с серебряною насечкою, и таковой шлем с забралом, украшенный Гидрою, приосеняющею его своими крыльями, огромный щит, булатное копие и широкий тяжелый его меч, с коим подвизался он на ополчение против врагов своих. Тут стоят изображения его родительницы, его супруги и прочих жен, принадлежащих к сему же поколению, в костюмах своей страны, показывающих свое изменение по содержанию времени. За ними следуют другие, подобные им рыцари; и потом видишь постепенное их умаление до нынешних времен, когда Монархическая власть ограничила бурные их порывы и когти Имперского Орла сокрушили их хищничество, дабы заменить его своим. Словом, невозможно описать в точности всех предметов, находящихся в сей огромной галерее, как и того восторга, коим наполнялось сердце мое при виде столь новых для меня явлений, на коих самая отдаленная древность положила свою печать». «Весь наш полк расположился в близлежащих селениях около города Кирхгейма; я с ротою в селе Мерген, отстоящем в трех верстах от замка, у доброго пастора сего селения, уже летами согбенного, который покоил и утешал меня, как своего сына. Часто провождали мы с ним вместе длинные осенние вечера; я рассказывал ему о наших трудах и сражениях в Италии, о наших подвигах в Швейцарии и опасностях в переходе Альпийских гор; рассказывал ему о милой своей родине, о ее могуществе и богатстве – и он слушал с таким же удовольствием, какое ощущал я и сам при сем повествовании». «Иногда ездил я в замок к почтенному своему начальнику генералу Розенбергу, который обращался со мною не так, как с подчиненным, но как со своим любимцем, оправдавшим в полной мере его отличие, которым он всегда меня удостоивал. Здесь-то однажды встретил я прямое изображение душевного спокойствия и унижение гордыни вместе с угрызением совести; это были два лица, изображающие сию нравственную картину: первое был генерал Розенберг, проходивший течение своей жизни со свойственным ему благоразумием, со всеми воинскими и гражданскими добродетелями на поприще отечественного служения; а последнее лицо был генерал Рим-ский-Корсаков, приехавший навестить сего почтенного мужа. Надобно было видеть, какая противоположность находилась между ими; как унизилась сия неприступная гордость и самолюбие сего ложного героя! Казалось, что всякий рядовой воин, совершивший вполне свою обязанность, был спокойнее сего потерянного генерала: мрачная наружность и беспорядочное выражение мыслей ясно показывали, что душа его была поражена бедственным происшествием, случившимся с ним под Цюрихом; что он знает причину, доведшую его до такого уничижения, и сознание обнаруживалось во всех его поступках».