Олег Творогов - Литература Древней Руси

Но, пожалуй, решающим оказывается другой факт, явление, которое можно назвать инерцией подражания. Суть его в следующем. «Задонщина», подражая «Слову», очень часто использовала те или иные фразы и образы «Слова», входя в противоречие с логикой и даже смыслом собственного сюжета и текста.

Приведу лишь три примера.

Вспомним начало «Слова»: «Не лъпо ли ны бяшетъ, братие, начяти старыми словесы трудныхъ повестии о пълку Игореве, Игоря Святъславлича?» (с. 43). В «Задонщине» (по списку Ундольского) сходно: «Лудчи бо нам, брате, начати поведати иными словесы о (в рукописи «от») похвальных сих и о нынешных повестех о полку (в рукописи «похвалу», в другом списке «от полку») великого князя Дмитрея Ивановича...» Разве не чувствуется перекличка «Задонщины» со своим «оригиналом»? В «Слове — «не лепо ли», в «Задонщине» — «лудчи», в «Слове» — «старыми словесы», в «Задонщине» — «иными», «трудных повестий» — «о похвальных и о нынешних повестях». Без сравнения со «Словом» начало «Задонщины» окажется непонятным, своего рода «темным местом».

Другой пример. В «Слове» описываются сборы в поход. «Трубы трубять въ Новеграде, стоять стязи въ Путивле» (с. 44). В «Задонщине», в контексте, параллельном «Слову», говорится: «трубы трубят на Коломне... стоят стязи у Дону у великого на брези» (по списку Исторического музея; Музейское собр., № 2060). Почему стязи стоят у Дона, когда описываются сборы русского войска в Москве? Непонятно, если не видеть здесь результат механического подражания «Слову».

И еще один, не менее эффектный пример. В «Задонщине». приводится плач жен русских воинов на «заборолах» Москвы, а затем плач жен в Коломне, в котором, в частности, есть обращение к великому князю с призывом запрудить Днепр и вычерпать шлемами Дон. Между этими двумя плачами помещена странная фраза, которая лучше всего читается в списке Музейского собрания, № 3045, по которому и приведены два интересующих нас фрагмента: [49] Внимательный читатель уже заметил, что мы привлекаем то один, то другой, то третий список «Задонщины». Это не случайно: близкие чтения к «Слову» находятся в разных списках «Задонщины», и, следовательно, фальсификатор должен был бы для составления «Слова» на основе «Задонщины» располагать именно авторским ее текстом, где содержалась вся сумма параллелей.

«А уже диво кличет под саблями татарьскими, а тем рускым богатырем под ранами». Далее следует плач коломенских жен и обращение: «Можеши ли тамо, господине княз великий, веслы Непру запрудити, а Дон шоломы вычерпати...» Здесь весьма неожиданно упомянут Днепр, [50] Это понятно: плач жен в «Задонщине» создан под влиянием плача Ярославны. А она обращается именно к Днепру. но обратим внимание также на последовательность фрагментов и сравним их с текстом «Слова». Там, в обращении к князьям, читается следующий текст (интересующие нас места выделены курсивом):

«Се у Римъ кричать подъ саблями Половецкими, а Володимиръ подъ ранами. Туга и тоска сыну Глебову!»

Великыи княже Всеволоде! Не мыслию ти прелетети издалеча, отня злата стола поблюсти? Ты бо можеши Волгу веслы раскропити, а Донъ шеломы выльяти» (с. 51).

Мы видим, что последовательность эпизодов в «Слове» совершенно логична, а автор «Задонщины», завершив плач московских жен упоминанием о том, что «сподоша руские удальци з борзых коней», использовал также образ «Слова» о ранении Владимира Переяславского и под влиянием последующего текста добавил еще один плач — коломенских жен, куда и вставил обращение к Дмитрию Ивановичу, основанное на призыве «Слова» к Всеволоду Большое Гнездо.

Подобные примеры можно легко продолжить, но, думается, и приведенных достаточно, чтобы наглядно показать вторичность «Задонщины», то, что ее образная система не более чем подражание образной системе «Слова», к тому же подражание, далеко не всегда удачное. [51] Подробнее об этом см.: Лихачев Д. С. Черты подражательности «Задонщины». (К вопросу об отношении «Задонщины» к «Слову о полке Игореве»). — Русская литература, 1964, №3; Творогов О. В. «Слово о полку Игореве» и «Задонщина». — В кн.: «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла. К вопросу о времени написания «Слова». М.-Л., 1966.

Рассмотрим третий аспект интересующей нас проблемы: лингвистические свидетельства древности «Слова о полку Игореве».

Начнем с пресловутого вопроса о «темных местах» памятника. Некоторым любителям «Слова», незнакомым с историей других памятников древнерусской литературы, испорченность его текста кажется исключительной, и они настойчиво ищут пути его исправления или даже пытаются реконструировать авторский текст.

Начнем с того, что текст «Слова», может быть, чуть больше испорчен, чем текст других древнерусских памятников: описки, ошибки, неясные по смыслу фразы есть во всех из них. Это и понятно: допущенная одним переписчиком ошибка вызывала или дальнейшее ухудшение текста при последующей переписке, или, что еще хуже, попытки нового осмысления, которые приводили иногда к созданию чтений, совершенно отличающихся от исходных авторских чтений. Но как поступает в таких случаях исследователь? Он сопоставляет чтения нескольких списков и, если удается, восстанавливает первоначальное чтение, прослеживает и объясняет этапы его постепенной порчи. Приведем такой пример.

В некоторых из поздних списков «Повести об Акире Премудром» есть фраза, которая, как предполагают исследователи, отражает чтение «Слова о полку Игореве»: «Коли соколъ въ мытехъ бываеть, высоко птицъ възбиваетъ, не дастъ гнезда своего въ обиду» (с. 51). В различных списках «Повести об Акире» эта фраза выглядит так: 1) «Колико же сокол трех мустии, тогда не дасть во обиду своего злата гнезда»; 2) «Коли сокол трех мытей, и тот господа не даст во обиду златаго гнезда своего»; 3) «Когда не дасться сокол трех мытей, тогда дасться вабиться з гнезда своего». Если допустить (а это в высшей степени вероятно), что все приведенные цитаты восходят в конечном счете к одному и тому же исходному чтению, то можно заметить, во-первых, как сильно разошлись между собой отдельные чтения на протяжении всего лишь вековой истории текста (все списки середины XVII — начала XVIII в.), [52] Предположительно фраза эта первоначально имела такой вид: «Коли сокол трех мытей, тогда не даст в обиду гнезда своего». Можно высказать догадку, что и в «Слове» первоначально говорилось о трижды линявшем (взрослом) соколе («г мытей»); буква «г» в Древней Руси обозначала число три; впоследствии текст был переосмыслен, цифра-буква «г» заменена предлогом «в». Но это, повторяю, всего лишь догадка (см.: Творогов О. В. «Сокол трех мытей» в «Повести об Акире Премудром». — В кн.: Вопросы теории и истории языка. Л., 1969, с. 111-114). а во-вторых, как трудно понять смысл каждого из приведенных чтений без сравнения его с другими. В «Слове о полку Игореве», сохранившемся до нового времени в единственном списке, мы встречаемся с труднейшим положением — текстов для корректировки и сопоставления у нас нет. Но не раскрытие «темных мест» представляется главной задачей для исследователей «Слова». Важнее было исправить те ошибочные чтения, которые появились на последнем этапе переписки или даже в процессе издания «Слова», понять значение ряда редких слов памятника, рассмотреть его грамматический строй и объяснить орфографические особенности Мусин-Пушкинского списка. Все эти три задачи имеют самое непосредственное отношение к проблеме подлинности «Слова».