Джон Ирвинг - Дорога тайн

– На этот раз епископ поверил ему – образ Девы Марии был запечатлен на плаще Хуана Диего, – продолжала миловидная тележурналистка, а оператор между тем потерял интерес к сеньору Эдуардо и детям свалки, его внимание привлекла группа японских молодоженов – их гид объяснял чудо Девы Гваделупской по-японски в мегафон.

Лупе расстроило, что японские молодожены были в хирургических масках, прикрывающих рты и носы. Ей представилось, что молодые японские пары умирают от какой-то ужасной болезни, – она подумала, что они пришли к «Розам», чтобы умолять Богоматерь Гваделупскую спасти их.

– А они не заразны? – спросила Лупе. – Сколько людей они уже заразили от Японии досюда?

Сколько слов из перевода Хуана Диего и объяснений Эдварда Боншоу Лупе пропустила в шуме толпы? Поняла ли Лупе что-нибудь из того, что ей было сказано про склонность японцев к «осторожности», к ношению хирургических масок, дабы защитить себя от плохого воздуха или болезней?

Еще более огорчило то, что туристы и верующие, которые слышали, как говорит Лупе, подняли свой собственный суеверный гвалт. Один истово верующий указал на Лупе и объявил, что она в состоянии религиозного экстаза. Быть заподозренной в том, что она, ребенок, бредит каким-то откровением… нет, это расстроило Лупе.

В храме шла месса, но казалось, что толпе, поднимающейся к Эль-Серрито, было не до нее – всей этой армии монахинь, детей в форме, поротых монахов и связанных веревкой мужчин в деловых костюмах. Бизнесменам снова завязали глаза, из-за чего многие спотыкались и падали на лестнице (брюки на них были порваны или потерты на коленях, а двое или трое из этой связки хромали чуть ли не так же заметно, как Хуан Диего).

Нельзя сказать, что Хуан Диего был единственным калекой: калек там хватало, включая безногих и безруких (пришедших за исцелением). Все были там – глухие, слепые, нищие – вместе с никого не примечающими парами японских молодоженов в масках.

На пороге храма дети свалки слышали, как симпатичная тележурналистка сказала:

– Один немецкий химик и вправду проанализировал красные и желтые волокна плаща Хуана Диего [48]. Химик научно установил, что цвета плаща не были ни животного, ни растительного, ни минерального происхождения.

– Какое дело немцам до этого? – спросила Лупе. – Дева Гваделупская или чудо, или ее не существует. Причем тут плащ!

Базилика Святой Девы Гваделупской представляла собой группу церквей, часовен и святилищ, собранных на скалистом склоне холма, где предположительно и произошло чудо. Как оказалось, Эдвард Боншоу и дети свалки видели только Часовню Колодца, где под стеклом на смертном одре покоилась Дева Гваделупская, и Эль-Серрито-де-лас-Росас. (Священный плащ они так и не увидят.)

Правда, внутри Эль-Серрито Деву Гваделупскую не прятали в боковой алтарь; она возвышалась в передней части часовни. Но много ли толку с того, что они сделали ее главной достопримечательностью? Они придумали Гваделупскую Деву заодно с Девой Марией, они сделали из обеих одно и то же. Католический фокус-покус был исполнен: священное место «Роз» представляло собой зоопарк. Безумцы намного превосходили числом истинно верующих, которые пытались следить за действом мессы. Священники заученно играли свои роли. Хотя использовать мегафон в храме не позволялось, экскурсовод говорил в него, продолжая свой рассказ по-японски группе молодоженов в хирургических масках. Связанные веревкой мужчины в деловых костюмах – у них снова сняли повязки с глаз, – подслеповато моргая, пялились на темноликую деву, как Хуан Диего в своих сновидениях.

– Не трогай пепел, – сказала Лупе, но Хуан Диего и так крепко прижимал крышку к банке. – Ни пятнышка здесь не оставим, – добавила Лупе.

– Я понимаю… – кивнул Хуан Диего.

– Наша мать скорее сгорит в аду, чем позволит развеять здесь ее прах, – сказала Лупе. – El gringo bueno никогда не будет спать вечным сном в Эль-Серрито – он был так прекрасен, когда спал.

Хуан Диего не мог не отметить, что его сестра больше не называла этот храм «Розами». Лупе обошлась тем, что назвала храм «Маленьким холмом»; для нее он перестал быть священным.

– Мне не нужен перевод, – сказал сеньор Эдуардо детям свалки. – Эта часовня не святое место. Все здесь не так – все неправильно, все не так, как должно быть.

– Как должно быть, – повторил Хуан Диего.

– Это не животная, не растительная и не минеральная краска, как сказал немец! – воскликнула Лупе.

Хуан Диего подумал, что ему следует перевести это Эдварду Боншоу, – тут была тревожащая доля правды.

– Какой немец? – спросил айовец, когда они спускались по лестнице. (Много лет спустя сеньор Эдуардо скажет Хуану Диего: «Я чувствую, что все еще покидаю „Маленький холм роз“. Разочарование, которое я испытывал, спускаясь по лестнице, продолжается. Я все еще спускаюсь».)

По мере того как айовец и дети свалки спускались по лестнице, навстречу, натыкаясь на них, поднималось все больше потных паломников – они стремились к вершине холма, где произошло чудо. Хуан Диего наступил на что-то мягкое и хрусткое одновременно. Он остановился посмотреть, что это, затем поднял.

Этот тотем был побольше распятых Иисусов, с палец величиной, которых продавали повсюду, но не таким крупным, как, размером с крысу, фигурка Коатликуэ у Лупе. Он также продавался везде в комплексе зданий возле огромной базилики Святой Девы Гваделупской. Игрушечная фигурка, на которую наступил Хуан Диего, была образчиком Девы Гваделупской – смиренная пассивная поза, опущенные глаза, плоская грудь, небольшая выпуклость живота. Статуэтка Девы была воплощением скромности и смирения – она выглядела так, словно говорила только на науатле, если вообще говорила.

– Кто-то ее выбросил, – сказала Лупе Хуану Диего. – Кто-то, кому так же противно, как и нам.

Но Хуан Диего сунул фигурку из твердой резины в карман. (Она была поменьше, чем нос Девы Марии, но все равно карман оттопырился.)

У подножия лестницы они прошли сквозь строй продавцов закусок и безалкогольных напитков. А еще была группа монахинь, продававших открытки, чтобы собрать деньги для помощи нищим в монастыре. Эдвард Боншоу купил одну.

Хуан Диего подумал, не вспоминает ли сеньор Эдуардо об открытке с Флор и пони, но эта открытка была всего лишь еще одной фотографией Девы Гваделупской – la virgen morena на смертном одре, заключенная в стекло, в Часовне Колодца.

– Сувенир, – немного виновато сказал айовец, показывая открытку Лупе и Хуану Диего.

Лупе лишь мельком взглянула на фотографию темноликой Девы на смертном одре, затем отвела взгляд.

– С конским пенисом во рту она бы мне больше понравилась, такое у меня сейчас чувство, – сказала Лупе. – Я имею в виду – мертвая, но с пенисом во рту, – добавила Лупе.