Джон Ирвинг - Дорога тайн

– Лупе хочет знать, что такое аномалии, – перевел Хуан Диего.

– Отклонение от общего правила, от нормы, – сказала доктор Гомес.

– Ненормальность, – сказал доктор Варгас Лупе.

– Я не такая ненормальная, как вы! – возразила ему Лупе.

– Чувствую, что мне не нужно знать, о чем это она, – пробурчал Варгас Хуану Диего.

– Я посмотрю горло ее матери, – сказала доктор Гомес, но не Варгасу, а брату Пепе. – Мне все равно надо поговорить с матерью. Есть несколько вариантов, касающихся перепонки у Лупе…

Марисоль Гомес, красивая и молодая мать, не стала продолжать. Лупе прервала ее.

– Это моя перепонка! – заплакала девочка. – Никто не смеет прикасаться к моим ненормальностям, – сказала Лупе, гневно глядя на Варгаса.

Когда Хуан Диего повторил это дословно, доктор Гомес произнесла:

– Это как вариант. И я посмотрю горло матери, – повторила она. – Не думаю, что у нее будет перепонка, – добавила доктор Гомес.

Брат Пепе покинул кабинет доктора Варгаса, чтобы найти Эсперансу. Варгас сказал, что ему также нужно поговорить с матерью Хуана Диего о ситуации с мальчиком. Судя по рентгеновским снимкам, ногу Хуана Диего не было смысла оперировать. Она заживет в том виде, как есть: раздавленная, но с достаточным поступлением крови и вывернутая в сторону. И это навсегда. Какое-то время никаких весовых нагрузок, как выразился Варгас. Сначала инвалидное кресло, потом костыли – потом хромота. (Жизнь калеки – это наблюдать, как другие делают то, что он не может сделать, – не худший вариант для будущего писателя.)

Что касается горла Эсперансы – это была совсем другая история. У Эсперансы не было перепонки в гортани, но анализ мазка из горла дал положительный результат на гонорею. Доктор Гомес объяснила ей, что в девяноста процентах случаев поражение глотки возбудителем гонореи нельзя обнаружить – никаких симптомов нет.

Эсперанса поинтересовалась, где у нее глотка и что это такое.

– Пространство в глубине полости рта, в которое открываются носовые ходы, пищевод и трахея, – ответила доктор Гомес.

Лупе не было при этом разговоре, но брат Пепе позволил Хуану Диего присутствовать; Пепе знал, что, если Эсперанса занервничает или впадет в истерику, только Хуан Диего сможет понять ее. Но вначале Эсперанса сказала, что ей на это плевать; у нее была гонорея раньше, хотя она не знала, что у нее это в горле. «Сеньор Трипак» – так выразилась Эсперанса, пожимая плечами; было легко понять, откуда у Лупе эта манера, хотя в девочке было мало от Эсперансы, – во всяком случае, на это надеялся брат Пепе.

– Это из-за фелляции, – сказала доктор Гомес Эсперансе. – Кончик уретры соприкасается с глоткой, отсюда и проблемы.

– Фелляция? Уретра? – переспросил Хуан Диего доктора Гомес, которая покачала головой.

– Минет, глупая дырка в твоем пенисе, – нетерпеливо объяснила Эсперанса сыну.

Брат Пепе был рад, что Лупе там не было; девочка и новый миссионер ждали в другой комнате. Пепе также был рад, что Эдвард Боншоу не слышал этого разговора, даже на испанском языке, хотя и брат Пепе, и Хуан Диего должны были убедиться, что сеньор Эдуардо получил полный отчет о деталях, касающихся горла Эсперансы.

– Сама попробуй заставить парня надеть презерватив для минета, – говорила Эсперанса доктору Гомес.

– Презерватив? – переспросил Хуан Диего.

– Резинка! – раздраженно крикнула Эсперанса. – Чему могут научить его ваши монахини? – спросила она Пепе. – Ребенок ничего не знает!

– Он умеет читать, Эсперанса. Он скоро все узнает, – сказал брат Пепе. Он знал, что Эсперанса не умеет читать.

– Я могу дать вам антибиотик, – сказала доктор Гомес матери Хуана Диего, – но вы скоро снова заразитесь.

– Просто дайте мне антибиотик, – ответила Эсперанса. – Конечно, я снова заражусь! Я проститутка.

– Лупе читает ваши мысли? – спросила доктор Гомес Эсперансу, у которой от волнения началась истерика, но Хуан Диего ничего не сказал. Мальчику нравилась доктор Гомес; он не стал бы переводить для нее грязные оскорбления и ругательства, которые извергала его мать.

– Скажи этой манде-докторше, что я ответила! – завизжала на своего сына Эсперанса.

– Мне очень жаль, – сказал Хуан Диего доктору Гомес, – но я не могу понять свою маму – она бредит и сквернословит, как сумасшедшая.

– Скажи ей, маленький ублюдок! – кричала Эсперанса. Она начала бить Хуана Диего, но брат Пепе встал между ними.

– Не прикасайся ко мне, – сказал Хуан Диего матери. – Не подходи ко мне близко – ты заразная. Ты заразная! – повторил мальчик.

Возможно, именно это слово пробудило Хуана Диего от его бессвязного сна – слово «заразная» или же звук опустившегося шасси самолета, потому что и сам самолет рейса «Катай-Пасифик» также опускался. Хуан Диего увидел, что вот-вот приземлится в Маниле, где его ждала реальная жизнь – ну, если не совсем реальная, то, по крайней мере, та, которая считалась его нынешней жизнью.

Как бы Хуан Диего ни любил сны, всякий раз, когда ему снилась мать, он не жалел, что проснулся. Если бета-блокаторы не будили его, то это делала она. Эсперанса была не из тех матерей, которых следовало бы называть в честь надежды. « Des esperanza», – называли ее монахини, хотя и за ее спиной. «Безнадежная», – называли ее сестры, или они называли ее самим отчаянием – «Desesperación», когда это слово имело больше смысла. Даже будучи в четырнадцатилетнем возрасте, Хуан Диего чувствовал себя взрослым в семье – как и тринадцатилетняя прорицательница Лупе. Эсперанса была ребенком, особенно в глазах своих детей, – если не считать ее сексуальную внешность. Но какая же мать захочет выглядеть сексуально перед своими детьми?

Эсперанса никогда не носила одежду уборщицы; она всегда была одета для другой своей работы. Во время уборки Эсперанса была одета для улицы Сарагоса и отеля «Сомега» – «отеля шлюх», как называл его Ривера. Эсперанса одевалась по-детски или по-девчоночьи, если не считать явно сексуальных деталей одежды.

Эсперанса также была ребенком, когда дело касалось денег. Сиротам в «Потерянных детях» не разрешалось иметь деньги, но Хуан Диего и Лупе все еще тайно хранили их. (Мусорщиков невозможно лишить их мусора; los pepenadores продолжали держать собранное и отсортированное еще долго после того, как они переставали искать алюминий, медь или стекло.) Эти дети свалки были очень искусны в сокрытии денег в своей комнате в «Niños Perdidos»; монахини никогда бы не нашли их.

Но Эсперанса находила их деньги и брала тайком у детей, когда ей это было нужно. Эсперанса расплачивалась с детьми в своей манере. Иногда, после удачной ночи, Эсперанса клала деньги под подушку Лупе или Хуану Диего. К счастью, дети чуяли запах денег, которые оставляла им мать. Духи Эсперансы выдавали и ее, и ее деньги. Так что к приходу бдительных монахинь все было надежно припрятано.