Идегей

Устремился вперёд Идегей.

Опрокинул, когда пришёл,

Он с холодной водою котёл,

Всех давя, валя, гоня,

Наземь свалил Чингиза стяг,

И копыта его коня

Раздавили Чингиза стяг.

В трепет муж Идегей привёл

Девяностоглавую рать,

Силы никто в себе не нашёл

Идегею противостоять.

Токтамыш и вся его знать

Бегством кончили этот бой,

Уповая на Божий суд,

В стольном Граде нашли приют,

Заперли врата за собой.

Сразу пришёл в себя Тимир-Шах.

Вспыхнула гордыня в очах.

Вслед Идегею, к битве готов,

Он направил своих слонов.

«Рати, потерпевшей разгром,

Баба покажется богатырём»,—

Так подумал Тимир-Хромец,

И во главе своих полков,

Словно испуганных овец,

Гнал, давил, истреблял врагов.

Саблю заставив пуститься в пляс,

Двигался Идегей вперёд,

Мёртвых не замечал его глаз,

И живых не брал он в расчёт.

Так вступил он в стольный град,

Так достиг он железных врат:

Были в двенадцать обхватов они,

Берегли супостатов они.

В те врата один только раз

Стукнул ладонями Идегей,—

В небо взлетели они тотчас,

Солнце затмилось, спустилась мгла.

Одиноко луна взошла,

В небе двенадцать звёзд зажглось.

С неба врата полетели вкось

И со звоном зарылись в прах.

Нурадын, светлолоб, светлолик,

Подоспел к вратам в этот миг.

Своего отца ученик,

Ратным овладев ремеслом,

На коне огнецветном верхом,

Сквозь врага скача напролом,

Грозно доспехами гремя,

Он упасть заставлял плашмя

Тех, кому умереть суждено.

Превращал в бессильных калек

Тех, кому в муках прожить дано.

Алман-бия, аланов главу,

Так избивал, что завыл Алман.

Байназара, дивана главу,

На него накинув аркан,

Так избивал, что поднял он вой.

Бия Дюрмена, что был главой

Секироносной орды боевой,

Он привязал к железным вратам,

Так его бил по мягким местам,

Что, крича, запрыгал Дюрмен

На глазах у своих бойцов.

Карим-бия, главу писцов,

Так порол он ремнём своим,

Что заикою стал Карим.

Умар-бия орать заставлял,

Чагмагыша, что управлял

Ратным хозяйством огневым,

На лопатки его положив,

Так порол он, что, еле жив,

Тяжело Чагмагыш застонал.

Тех, кого Токтамыш возвышал,—

Илтераса и Янгуру,—

Так избивал, что, забывши стыд,

Зарыдали оба навзрыд.

Сына отец не мог узнать,

Дочку не признавала мать,

Воины не могли понять,

Где своя, где чужая рать.

Глянул на небо Токтамыш,—

Пламень высокий увидел он.

Глянул на землю Токтамыш,—

Крови потоки увидел он.

И когда он панцирь надел,

Недоступный для тучи стрел,

Непробиваемый и копьём,

И когда, несравнимый ни с чем,

Девятиглазый надел он шлем

И конюшему повелел

Вороного коня привести,

И когда, готовясь к пути,

На коня густогривого сел,—

На поводьях, в страхе, в тоске

Ханша повисла Джанике:

«О мой хан, себя пожалей!

Бедную голову твою

Отсечёт в степи Идегей.

Не выезжай ты в степь, я молю:

Венчанную главу твою

Унесёт, отрубив, Идегей».

Ханше хитрый сказал Джанбай:

«Госпожа, не плачь, не рыдай,

Если приходится кочевать,

С тяжким вьюком идёт верблюд.

Если в город врывается рать,

Девушки в испуге бегут.

Если за ворот хватает боец,

Мухе-душе приходит конец.

Если голову сбережёшь,

То и муху-душу спасёшь.

Ханша, ни к чему твоя речь:

Голову должен хан уберечь».

Токтамыш, отстранив Джанике,

Крепко сжав поводья в руке,

К Белой Улице поскакал.

Улица эта, светла-бела,

Лишь для знатных открыта была.

С сотней воинов, на вороном,

Хан спасался во чреве степном.

О том, как причитал хан Токтамыш, убежав из Сарая, и о том, как Идегей прибыл в разрушенный Булгар.

«Эй, джигиты! Когда убит

Именитый бий Урман;

И когда из года в год

Наш нугайский нищает род;

И когда батыр Шахназар,

В битве изранен, вернулся с трудом;

И когда пылает кругом

Светопреставленья пожар;

И когда близкокровный наш

Остаётся Алашем Алаш;

И безродный правит, как хан;

И застилает глаза туман;

И когда двугорбый верблюд

Падает, спотыкаясь, на лёд,

И верблюжонок вслед не идёт;

И когда, пустившись в полёт,

Сокола преследует гусь;

Хан, обессилев, кричит: „Боюсь!“;

И когда, внушая страх,

Бий — в погоне, а хан — в бегах;

И когда Идегей-мурза

Двинулся на Сарай, как гроза»,—

Токтамыш, посрамлённый в бою,

Жалуясь на судьбину свою,

Причитает: «О мой народ,

Мой народ, о, что тебя ждёт!

Снова движется вражья рать,

Чтоб тебя у меня отобрать.

Не дождусь я светлого дня,—

Сохранись и после меня!

Род мой нугайский, будь сплочён.

Я с тобою опять разлучён,—

Сохранись и после меня!

Стяг Чингиза, чёрный, как ночь,

Тот, который поднять невмочь

Даже дюжине богатырей,—

Сохранись и после меня!

Мощную мою орду

Дал я разбить себе на беду,

Бочку утратил, в которой мёд,—

Мёда лишившийся мой народ,

Сохранись и после меня!

Свой булат обливавший водой,

О Джанбай, расстаюсь я с тобой.

Я покинул престол золотой,

Я с моей расстался страной.

С Джанике, молодой женой,

С красивощёкой Ханеке

И с черноокой Кюнеке,—

Пусть расцветают после меня!

Триста бесценных копий стальных,—

(Лебедь не мог пролететь мимо них,

Ветка меня задеть не могла),—

Стража, что меня берегла.

Одногорбый верблюд Каранар,—

Сердца защита, хотя и стар,

Быстротой затмевавший коня,—

С вами прощаюсь с этого дня,

В здравье пребудьте после меня!

Дом, где скончался Урман-бий,

Где нищает нугайский род,

Где истекает кровью в степи

Шахназар, батыров оплот,

Где орда моя стала ядром,—

Мне завещанный предками Дом,

Где железом крепких колец

Охранялся мой ханский дворец,—

В здравье пребудь и после меня!

Мать-река, полноводный Идиль,

Полнокровный родной народ,

Дом, в котором дети росли,

Никаких не знали забот,

Ваши богатства я не сберёг.

Вам защитою стать не смог,—

В здравье пребудьте после меня!

На земле, где много щедрот,

Поселил я родной народ,

Ханский дворец в стране я воздвиг,

Летом в юрте я жить привык,

Я на золоте крупных монет

Имя чеканил своё и печать.

Думал — конца моей власти нет,

Буду престолом всегда обладать,

Но я страну свою дал отобрать,—

Пусть благоденствует после меня!

Дом, где с беркутом на руке

Я охотился в час заревой,

Где покрыта земля муравой,

Лебеди в Идиле-реке,

Дом, где с голову скакуна

Золото в моём сундуке,

Где Идиля-реки глубина,

Где джайляу [80] Джайляу — летнее пастбище. видны вдалеке,