Идегей

Тайные доверить слова?

Верных воинов нет со мной,

У кого же в глуши степной

Попросить совета смогу?»

Так, причитая, он скакал.

Пламень душу его сжигал.

Плечи его тяжело давил

Девятиглазый панцирь стальной.

Решил он, — а раскалялся зной,—

Панцирь и телогрейку снять.

Думает: «Голая степь кругом,

Где же мне спрятать в месте таком

Панцирь и телогрейку мою?

Спрячу в емшане, в густых листах.

Если мне поможет Аллах,

Вернусь из степных блужданий я,

Панцирь найду в емшане я!»

Девятиглазый панцирь свой

Он прикрыл емшаном-травой.

Нурадын, чуть блеснул рассвет,

Прискакал Токтамышу вослед.

Что там лежит в емшане густом

Без присмотра в широкой степи?

Панцирь девятиокий в степи!

Панцирь надел Нурадын, поскакал,

Запах емшана в степи вдыхал.

К Лебединому Озеру он

Мчался, думой одной поглощён.

Рос у озера тихий камыш.

Прятался там хан Токтамыш,

Сердце колоколом звенит:

Как он жизнь свою сохранит?

Он сказал: «Себя успокой,

Сердце моё, не стучи дук-дук!

Нужен ли мне твой звонкий стук,

Если объят я страхом, тоской?

Сколько есть Идегеев? Два!

У меня же одна голова!

Здесь, я чувствую, смерть моя.

О копьё моё в два острия,

Там, где битва, не надо стонать,

Помни, что могут тебя сломать.

Надо ль тебе, осина, дрожать?

Если здесь пройдёт моя рать,

Срубят тебя, чтоб из тебя

Сделать для копья рукоять,

Чтобы потом лежать на земле,

Запах опавших листьев вдыхать.

Ярый ветер, не ведай тревог.

Если того пожелает Бог,

Я перестану, замолкнув, дышать.

Не взвивайся, песок, не злись,

Дождь польёт, — успокоишься ты.

Травка степная, не шевелись,

Рать пройдёт, — успокоишься ты.

Не свети мне, солнышко-мать,

Ты погаснешь, как туча придёт.

Не волнуйся, речная гладь,

Ты зимой превратишься в лёд.

Коль мою речь не примешь, вода,

Рассержусь на тебя тогда,

Диких кликну я жеребят,

Выпьют тебя до самого дна,

Станешь болотом, черна, грязна.

Птица, чья шея бела, длинна,

Жалобно помощи не прося,

Не раскрывай с мольбою рта,

Нет у меня такого скота,

Чтоб растоптал твоё гнездо.

Яйца вывела ты в гнезде,—

Сына такого я не обрёл,

Чтобы собрал их в свой подол.

Если я останусь в живых,

Если Аллахом буду ведом,

Если в великий нугайский Дом

Я вступлю властелином-вождём,—

Сокола своего отыщу,

Сокола на тебя напущу,

В небо взлетишь, почуяв страх,

И успокоишься в облаках.

Если озера ты госпожа,

То хозяин я многих слуг.

Вот почему, надо мной кружа,

Не терзай тревогой мой слух.

Тот, кто для битвы погнал коня,

С озером тебя разлучил,

А с родною страной — меня.

Сын Идегея Нурадын

Пусть в тоске блуждает один,

Пусть пожелтеет, как я, вдали

От родившей его земли,

Пусть опустеет его колчан,

Пусть бредёт сквозь дождь и буран,

Не находя приюта нигде!»

Говорил, оказавшись в беде,

Вольнолюбивый муж Токтамыш:

«Был я ханом, — что сделал я?

Торжествовала власть моя.

Я народом-страной владел.

Ядом отравленный мотылёк

От Нурадына улетел.

Жёлтый мой золотой чертог

Видишь, разграбил Идегей,

Голос его грома грозней!

Он в страну ворвался, как волк,

Звонкий мой золотой кубыз,

Самый прекрасный в мире, замолк.

Соколёнок охотничий мой

Золотым колпаком покрыт.

Мой несравненный народ святой

По лодыжку в крови стоит,

А подпруги в девять ремней

Больно врезались в тело коней.

Золотые у них стремена,

Золотая сбруя видна,

Золотой недоуздок у них,

Целы зубы, а сами — как львы.

Но взгляни на коней боевых:

Аргамаки стоят мертвы,

Молча на привязи стоят!

Ты пришёл, Идегей-супостат,

Отнял всё, чем был я богат,

Обнимаешь наложниц моих.

Ждёшь, чтоб я навсегда затих,

Чтоб насладиться, ждёшь ты дня,

Ждёшь, когда обезглавят меня,—

Ты возрадуешься, Идегей!»

К озеру, где полно лебедей,

Приближается Нурадын.

Сердце Токтамыша дрожит:

«Нурадын, Идегея сын,

К цели своей упорно спешит.

Ханского Рода я властелин,

Я без боя не сдамся врагу.

Приближается Нурадын.

Знаю: от смерти не убегу,

В день, для меня роковой, не спасусь,

Даже если с землёю сольюсь».

Приближается Нурадын

К озеру, где густой камыш,

Вольнолюбивый муж Токтамыш

Спрятаться в зарослях не успел.

Муж Токтамыш и Нурадын

Встретились один на один.

Нурадын возгласил привет

И привет услыхал в ответ.

Токтамыш сказал ему так:

«Помни: не каждый конь — аргамак.

Стать верблюдом не может ишак.

Кречетом воробью не взлетать,

Кобылицей корове не стать.

Липовому мочалу вовек

Кожаным не стать ремнём.

Снаряжённому бедно коню

Знатного бия не стать конём.

Жалкой клячей владеет раб,

Да и сам он жалок и слаб.

Ты же — мой раб, и рабом зовись,

Ибо мой предок — сам Чингиз,

Хан — мой отец, и хан — я сам.

Жизнь свою тебе не отдам.

Ты не осилишь меня в бою,

Но и я тебя не убью».

Нурадын сказал: «Не кичись.

Я — не раб и ты — не Чингиз.

Не бессильный я муравей,

Не всесильный ты Сулейман.

Знавший язык птиц и зверей

Плетью хан Каныбек владел,

Золотой была рукоять,

Он Чингизом привык себя звать,

Но Чингизом не стал Каныбек!

Был когда-то хан Тыныбек,

Был золотым его тебенёк,

Хан Чингизом себя нарёк,

Но Чингизом не стал Тыныбек.

Был Узи-бей такой человек:

Ногу в стремя златое вдевал,

Но Чингизом себя Узи-бей

Никогда не называл,

Хоть и Чингизом был Узи-бей.

Не называй меня рабом.

Ты не понял сущность мою.

Пред тобой стоять, пред врагом,

Буду, пока тебя не убью.

Слово скажи в свой последний час,

Сделай выстрел в последний раз.

Славу мне завещал мой дед.

В ночь на вторник, когда слились

Лунный свет и закатный свет,

Был я зачат, мне равных нет:

Я — от них рождённый мурза!

Не спросив разрешенья отца,

Оседлал я коня-бегунца.

Я — непревзойдённый мурза!

Золото и железо — моё

Всюду прославленное копьё,

От знатока арабских книг

Жизни смысл и цель я постиг,

Знатный я, законный мурза!

Пусть я не был ничей ученик,

Тайны постиг я арабских книг

О пророках, чей подвиг велик,

О трёхстах и шестидесяти.

Да ещё о славных шести,

О сподвижниках их узнал,—

Тридцать две тысячи их число,

Я узнал: от земли до небес

Ровно три тысячи лет пути.

Иноверцам для важных слов

Отправлял я своих послов.

Если вдруг ударит буран,

Колоколу не зазвенеть,

Листьям травы не зазеленеть.

Через Идиль, в ночной тишине,

Я перешёл на резвом коне.

Устилал я парчою порог.

Осушал свой казанский рог,