Давид Гай - Катарсис

– А в целом, должен констатировать, эксперимент прошел организованно, и я хочу поблагодарить всех вас.

После непременных аплодисментов посыпались вопросы. Главный касался выплаты бонусов: когда и как будет происходить; один спросил, действует ли запрет на распространение информации об эксперименте, на что седовласый утвердительно затряс крупной головой красивой лепки: “разумеется, действует, его никто не отменял”. Две женщины, одна за другой, будто сговорившись, выразили признательность за прекрасное питание, вежливость и предупредительность обслуживающего персонала. Мужчина с бритым черепом в запомнившейся Дану ширпотребной черной куртке с гербом Славишии неожиданно начал исповедоваться: дескать, не может без содрогания и отвращения смотреть сейчас пропагандистские телешоу, старые и недавние, которыми пичкали весь месяц, а прежде его от экрана за уши было не оттащить … “И вымыслов пить головизну тошнит, как от рыбы гнилой…” – непроизвольно, автоматически произнес про себя Дан.

Выступающий прервал: “Это, разумеется, отрадно, но не упреждайте итог теста на полиграфе – тогда все окончательно выяснится…”

Дан искоса смотрел на Юл: бледная, cинюшный отлив в подбровье – зримый след недосыпа, нахохлилась, зябко подрагивала, будучи в черном шерстяном свитере, хотя в зале было не холодно. И вновь на мгновение накатила горючая жалость и тут же отхлынула, как морская волна при отливе, оставив пенный след.

Вопросы, похоже, исчерпались, выступавший спустился со сцены по лестничке, публика задвигалась, некоторые потянулись к выходу, нарастал шум, и тогда Лео выскочил из своего ряда и взлетел на сцену, взяв один из микрофонов.

– Минутку, господа, задержитесь, у меня важное сообщение! – голос его от волнения вибрировал.

– Какое еще сообщение? Всё и так ясно! – послышалось в зале.

– Нет, не всё, – парировал Лео. – То, что я скажу, наверняка удивит, обеспокоит. Нас прослушивали! Да, представьте. Весь месяц. Не знаю, всех ли, но, думаю, многих. Прослушивали незаконно, нарушая наши права. А кое-кого шантажировали прослушкой, грозили неприятностями, вербовали в осведомители. Есть факты и есть свидетели…

– Ни хера себе! Это как же понять? Выходит, наши разговоры в номерах известны? Мы же часто собирались, выпивали, говорили обо всем откровенно – на то и эксперимент, чтобы до истины докапываться – а выходит, были на мушке, нам не доверяли, раз прослушивали, – с места выкрикнул малый с распатланной шевелюрой, кто на первой дискуссии выдал про хороший народ и говенных людей.

– Вот именно! – поддержал Лео.

– Проверка на благонадежность? – подал голос мужчина с обвислыми, как у бульдога, щеками – он был одним из самых активных во время дискуссий. – Однако, мил человек, извините, запамятовал ваше имя, соблаговолите обнародовать факты вербовки участников эксперимента. Я о подобном не слышал, меня никто не вербовал, – и “пузырь” глумливо хохотнул, будто захрюкал.

– Факты? Будут вам факты.

На сцену поднялась Капа. Кратко описала разговор с Юрием, не постеснялась воспроизвести, куда и какими словами послала его после предложения стучать на Лео. Зал возликовал: “Вот это баба! Молодец! Смелая!” И тут же послышалось: “Откликнется ей эта смелость… Гэбуха не прощает строптивых… Охомутают как пить дать…”

– Это единичный факт, – не унимался “пузырь”. – А где другие доказательства?

К нему присоединились смахивавшие на близняшек особы, блеклые, с невыразительными острыми птичьими лицами, даже одеты одинаково – в ядовито-желтые брючные костюмы. Такой колер обычно используют на плакатах запретительного характера, предупреждающих об опасности.

Лео проигнорировал их выкрики.

– Поднимите руки, кого вызывали в комнату номер тринадцать. Наберитесь мужества. Когда мы не одни, с нами считаются.

– Кто ты такой, чтобы к мужеству нас призывать?! – завизжала дама с крашеными волосами медного оттенка, сколотыми в пучок на затылке. Та самая, кого он неучтиво прервал при обсуждении самого первого доклада, нажив врага. – Рыжий гад, несешь всякий бред! – не нашла иного уничижительного аргумента.

Лео повторил вопрос – наличие микрофона давало ему преимущество, он в какой-то степени руководил аудиторией.

Люди молча оглядывались друг на друга. Ни одна рука не поднялась, через десяток секунд над головами робко выросли четыре, чуть погодя еще две.

Дан поискал глазами Юл – ее нигде не было. “Сбежала от греха подальше”, только и пришло в ум. Другого он не ожидал. И тут заметил ее – взбирающуюся по ступенькам на сцену. У него перехватило дыхание.

Лео, кажется, тоже растерялся, непроизвольно приподнял плечи в немом вопросе: не мерещится ли? – передал ей микрофон, а сам бочком отступил на пару метров.

Черные свитер и юбка в сочетании с волосами цвета вороньего оперения действовали пугающе, в зале внезапно установилась желанная тишина. Юл еле слышно, почти шепотом начала рассказывать, микрофон слабо усиливал звук, публике пришлось напрячь слух, однако почему-то никто не требовал говорить громче. Дан с трудом ловил слова, внутри у него все обрывалось и переворачивалось, будто невидимый лемех подрезал пласты земли.

Юл сообщала подробности, которых Дан не знал, когда дошла до требования Юрия шпионить за любимым человеком (так и сказала – “за любимым”) и упомянула обещанную кару в случае ее отказа, Дану почудилось, что зал слегка качнуло.

Закончив, Юл спустилась со сцены и вышла из помещения. Дан не последовал за ней – неведомая сила притяжения приковала к месту.

– Еще раз поднимите руки, кого вызывали в комнату номер тринадцать.

Лео отчеканил как приказ. Никто не сделал ему замечание, не потребовал умолкнуть. Поднялись почти двадцать рук.

– Спасибо, господа, что дали возможность высказаться. В любом случае полезно. Выводы составьте сами. Надеюсь, таблетки помогут… – и он покинул сцену.

***

Наутро всех четверых попросили немедленно покинуть пансионат. Произошло это аккурат накануне сдачи теста на детекторе лжи. В казенном транспорте было отказано – единственно, помогли заказать такси до ближайшего города, откуда четверка рейсовым автобусом добиралась до столицы.

Шестичасовой путь располагал к долгим разговорам, однако Дан, Лео и женщины предпочли коротать его молча – лишь изредка перебрасывались малозначащими фразами. Каждый думал о своем, прикидывал, как отразится произошедшее на нем и близких (отразится несомненно – иначе и быть не может!), безотрадными мыслями никто не хотел делиться.

Дан сжимал вялые пальцы безучастно глядевшей в окно Юл, пальцы служили проводниками тепла от одного тела к другому, вместе с теплом передавались поддержка, соучастие, надежда, изредка Юл посылала благодарные флюиды, он пытался вообразить, сфантазировать их будущие отношения, получалось не очень, в умозрительно выстраиваемой картине оставались зазоры, лакуны.