Эмма Гольдман - Проживая свою жизнь. Автобиография. Часть I

Мы плыли на корабле низшим классом, куда пассажиров сгоняли, словно скот. Моя первая встреча с морем была и ужасающей, и захватывающей. Свобода от дома, красота и чудо бескрайнего простора в его разнообразных настроениях, волнующее ожидание того, что я встречу в новой стране, возбуждали моё воображение и заставляли мою кровь бурлить.

Последний день нашего путешествия живо встаёт в моей памяти. Все высыпали на палубу. Мы стояли, прижавшись друг к другу, захваченные видом гавани и тем, как внезапно появлялась из тумана статуя Свободы. Ах, вот она, — символ надежды, свободы, возможностей! Она высоко поднимала свой факел, чтобы осветить путь в свободную страну, в прибежище для угнетённых со всего мира. Мы с сестрой тоже найдём себе место в щедром сердце Америки. Мы были полны радости, в глазах стояли слёзы.

Грубые голоса ворвались в наши мечты. Нас окружали жестикулирующие люди — сердитые мужчины, истеричные женщины, орущие дети. Охранники грубо толкали нас то туда, то сюда, криком приказывали подготовиться к отправке в Кастл-­Гарден — традиционный пункт для иммигрантов.

Сцены в Кастл-Гардене разыгрывались отвратительные, атмосфера была наполнена враждебностью, грубостью. Чиновники относились ко всему равнодушно; никаких удобств для вновь прибывших предусмотрено не было — ни для беременных, ни для малых детей. Первый день на американской земле принёс нам настоящее потрясение. У нас было одно желание — убежать из этого ужасного места. Мы слышали, что Рочестер был «городом-цветником» штата Нью-Йорк, однако мы прибыли туда унылым и холодным январским утром. Нас встретили сестра Лина, беременная первым ребёнком, и тётя Рахиль. Комнаты Лины были маленькими, но светлыми и безупречно чистыми. Та, что приготовили для нас с Еленой, была уставлена цветами. Весь день к сестре приходили самые разные люди — родственники, с которыми я никогда не была знакома, друзья Лины и её мужа, соседи. Все хотели увидеть нас, услышать о родине. Всё это были евреи, которым нелегко жилось в России; среди них встречались даже жертвы погромов. Жизнь в новой стране тяжела, говорили они; тем не менее они тосковали по дому, который никогда не был им по-настоящему родным.

Среди посетителей были такие, кому удалось преуспеть. Один хвастался, что все шестеро его детей работали — продавали газеты, чистили башмаки. Всех интересовало, что мы собираемся делать. Один грубого вида парень был особенно навязчив: пялился на меня весь вечер, оглядывал с ног до головы. Он даже подошёл, собираясь взять меня за руку. Я почувствовала себя так, будто стою голая на рынке, и была вне себя от ярости, но стыдилась оскорбить друзей моей сестры. Мне стало совершенно одиноко, и я выбежала из комнаты. Мне вдруг захотелось туда, откуда я уехала, — в Санкт-Петербург, на берега любимой Невы, к моим друзьям, книгам и музыке. Я услышала громкие голоса в соседней комнате. Вызвавший мою ярость мужчина говорил: «Я могу устроить ей место у Гарсона и Майера. Жалование будет маленькое, но она скоро сможет найти парня, который на ней женится. Такой крепкой девке, румяной и голубоглазой, не придётся долго работать. Любой мужчина за неё ухватится, и она будет вся в шелках и бриллиантах».

Я вспомнила отца: он изо всех сил старался выдать меня замуж в пятнадцать лет. Я протестовала, умоляя разрешить мне продолжить учёбу. В бешенстве отец швырнул мою французскую грамматику в огонь, крича: «Девушкам не надо многому учиться! Всё, что должна знать еврейская дочка, — это как приготовить гефилте фиш (фаршированную рыбу), как тонко нарезать лапшу и как нарожать мужчине побольше детей». Я не хотела его слушаться; мне хотелось учиться, познавать жизнь, путешествовать. Кроме того, я решительно утверждала, что никогда не выйду замуж иначе как по любви. На самом деле я настояла на путешествии в Америку, лишь бы отделаться от тех планов, которые строил для меня отец. Но попытки выдать меня замуж не прекратились даже в новой земле. Я была полна решимости не стать частью товарообмена — я найду работу.

Моя сестра Лина уехала в Америку, когда мне было одиннадцать. Я проводила много времени с бабушкой в Ковно, а родители жили в Попелянах — маленьком городке Курляндской губернии у Балтийского моря. Лина всегда относилась ко мне враждебно, и я неожиданно узнала, что стало тому причиной. Мне было не больше шести в то время, а Лина была на два года старше. Мы играли в шарики. Почему-то Лине показалось, что я слишком часто выигрываю. Она разозлилась, сильно ударила меня и закричала: «Ты как твой отец! Он тоже нас обманул! Он забрал все деньги, которые оставил наш отец. Я тебя ненавижу! Ты мне не сестра».

Я остолбенела от её внезапного взрыва. Несколько мгновений я сидела, уставившись в пол, потом молча перевела взгляд на Лину. Я побежала к Елене, которой рассказывала обо всех своих детских обидах, и потребовала объяснений, как это мой отец мог обокрасть Лину и почему мы с ней не сёстры.

Елена привычно обняла меня, постаралась успокоить и сказала, что Линины слова не нужно принимать всерьёз. Тогда я пошла к маме и узнала, что был ещё один отец — Елены и Лины. Он умер молодым, и мама затем вышла замуж за нашего с младшим братом отца. Она сказала, что мой отец — отец и для Елены с Линой, несмотря на то, что они ему неродные. Это правда, объяснила она, что отец тратил деньги, оставшиеся девочкам. Он вложил их в одно дело, но оно прогорело. Он хотел, чтобы нам всем было лучше. Но слова мамы мало меня утешили. «Отец не имел права брать эти деньги! — закричала я. — Они сироты. Это грех — грабить сирот. Жалко, что я не взрослая, я бы отдала им эти деньги. Да, я должна их отдать, я должна расплатиться за папин грех».

Моя немецкая няня говорила, что тот, кто ворует у сирот, никогда не попадёт на небо. Я слабо представляла, что это за место. Родители, хотя соблюдали еврейские обряды и ходили в синагогу, редко говорили со мной о религии. Я узнала о Боге и дьяволе, грехе и наказании от няни и русских служанок. Я была уверена, что отец понесёт наказание, если я не выплачу его долг.

С тех пор прошло одиннадцать лет. Я давно забыла обиду, причинённую Линой, но никогда не испытывала к ней большой привязанности такой, как к Елене. Всю дорогу до Америки я волновалась о том, какие чувства Лина испытывает ко мне, но, едва увидев её, беременную первым ребёнком, с бледным морщинистым лицом, я всем сердцем потянулась к ней, как будто между нами никогда и не было разногласий.

На следующий день после приезда мы — три сестры — остались наедине. Лина рассказала, как была одинока и как ей не хватало нас и родителей. Мы узнали о тяжёлой жизни, которая выпала на её долю, — вначале она была служанкой в доме у тёти Рахили, затем делала бутоньерки на швейной фабрике Штайна. Как она была счастлива сейчас, наконец-то живя в собственном доме в радостном ожидании ребёнка! «Жизнь всё ещё трудна, — сказала Лина. — Мой муж-кровельщик получает двенадцать долларов в неделю за опасную работу на крыше под палящим солнцем и на холодном ветру. Он начал работать восьмилетним ребёнком в Бердичеве, в России, — добавила она, — и с тех пор не прекращал трудиться».