Сиара Симон - Пастор

Я услышал щелчок, выключив динамик.

— Тайлер?

— Да?

Улыбка слышалась в её голосе.

— Звони в любое время.

***

Я каким-то образом сумел пережить остальную часть дня, бегая до тех пор, пока не мог думать, и без особого энтузиазма систематизируя материалы для заявки епископа Бове в комиссию, в то же время нетерпеливо поглядывая на часы (и заглушал чувство вины, собирая заметки о сексуальном грехе).

Около семи часов вечера мой телефон завибрировал:

«Я дома. Хочешь, чтобы я пришла к тебе?»

Я ответил сразу же:

«Встречу тебя в церкви».

Вечер четверга был единственным на неделе без каких-либо мероприятий, групп или продолжающегося изучения Библии, поэтому церковь пустовала. Был ещё довольно ранний вечер, чтобы уйти спать, и я нуждался в правдоподобной причине консультации или финансовых вопросов в том случае, если кто-то увидит Поппи, которая входит в церковь. Было бы немного сложнее объяснить её ночной визит в одиночестве в пасторский дом.

Я незаметно проскользнул внутрь через заднюю дверь и практически бегом направился по коридору в нартекс (прим.: пристройка перед входом в храм; располагается с западной стороны и изнутри полностью открыт в основной объём храма), где главный вход был заперт. Я повернул затвор, открывая дверь, а за ней уже стояла Поппи в коротком красном платье, в чёрных туфлях на высоком каблуке, с красными губами и готовая для меня.

Сначала я хотел быть нежным, чтобы разделить побольше тех глубоких, сладких поцелуев, оставлявших нас ошеломлёнными и потрясёнными, но это платье и эти каблуки…

Нахер нежность.

Я схватил её за запястье и потянул внутрь, едва найдя время, чтобы запереть дверь до того, как прижать Поппи к поверхности и накрыть своим ртом её губы. Я скользнул руками под её попку и поднял её так, что она была зажата между деревом и моим пахом, которым я тёрся об неё, пока мы целовались.

И это был тот самый момент, когда я обнаружил, что она без нижнего белья.

— Поппи, — позвал я, прерывая наш поцелуй и опуская руку вниз между нами. — Что это?

— Я же говорила тебе, — ответила она, пытаясь совладать с дыханием. — Ты сделал меня сегодня грязной. И мне пришлось их снять.

— Таким образом, ты провела остальную часть дня в чём мать родила?

Она кивнула, прикусывая свою губу.

Я оттолкнулся от стены, по-прежнему удерживая её, и понёс Поппи в святилище, используя свою спину, чтобы открыть двери. Она обвила ноги вокруг моей талии, и это было так естественно, так хорошо держать её в своих руках, что мне никогда не хотелось бы отпускать её.

— У меня неприятности? — спросила она немного застенчиво.

— Да, — прорычал я, покусывая её шею. — Много неприятностей. Но сначала я собираюсь нагнуть тебя и точно определить, насколько плохой ты была.

Мой план заключался в том, чтобы взять её в своём кабинете, но я не мог ждать и пяти минут, чтобы дойти туда; мне едва удавалось держаться, чтобы не расстегнуть свои джинсы и не трахнуть её прямо здесь. Я мог бы перегнуть её через скамью, но хотел, чтобы она была в состоянии собраться и контролировать себя. Рояль стоял на другом конце церкви, но алтарь… Священный каменный стол церкви находился всего в паре шагов от нас.

«Прости меня», — подумал я, а затем бережно поднял Поппи по низким ступенькам. Я опустил её вниз и развернул лицом к алтарю, радуясь её идеальному росту в этих каблуках.

— Алтарь, — пробубнила она. — Я твоя жертва сегодняшней ночью?

— Хочешь быть ею?

В ответ на это она положила руки плашмя на алтарную ткань, изогнув спину и выставив вверх округлые формы своей попки.

— Ох, очень хорошо, ягнёнок, но недостаточно, — я положил руку на её спину и надавил, наблюдая за тем, как подол платья медленно полз вверх по её бёдрам, когда она нагибалась вперёд. Я давил до тех пор, пока её щека не прижалась к алтарю, а затем взял её запястья и вытянул их над её головой. — Не двигайся ни на дюйм, — прошептал я еле слышно ей на ухо.

Затем отправился в ризницу, где нашёл опояску (прим.: также известна как цингулум и является длинной верёвкой, как шнур с кистями или перекрученными концами, завязывается вокруг талии на внешней стороне альбы. Цвет может быть белым или может варьироваться в зависимости от цвета литургического сезона). Когда я вернулся обратно в апсиду, Поппи всё ещё была в том же положении, в котором я её и оставил, что приятно удивило меня. Я вознагражу её за это позже.

Я быстро завязал белую верёвку вокруг её запястий и рук, думая о молитве священников, которую они должны были проговаривать, завязывая свои опояски. «Препояшь меня, о Господь, вервием чистоты и погаси в сердце моём пламя вожделения, дабы добродетели воздержания и целомудрия пребывали во мне…»

Обёрнутая вокруг запястий, связавшая эту женщину моей страстью, опояска послужила противоположной цели: не погасить ничего. Всё моё тело было в огне для неё, пламя уже лизало каждый дюйм моей кожи, и единственный способ погасить его — глубоко — по самые шары — погрузиться в её сладкую киску. Я должен был чувствовать себя плохо из-за этого.

Должен.

Я сделал шаг назад, чтобы полюбоваться своей работой: положением её рук, вытянутых вперёд и связанных друг с другом, будто под властью молитвы; положением чёрных каблуков, которые вонзились в ковёр; положением её попки, выставленной напоказ и бывшей полностью в моём распоряжении.

Я вернулся к Поппи, задирая подол её платья одним пальцем:

— Это демонстрирует ужасно много, ягнёнок. Знаешь насколько?

Она взглянула на меня поверх своего плеча:

— Да, — ответила она. — Я могу чувствовать лёгкий ветерок на себе…

Я преклонил колени позади неё, как тогда после её исповеди, но на этот раз только для изучения. Подол платья действительно прикрывал то, что того требовало, и малейшее движение вверх показало бы нежно-розовую бороздку её щёлки.

— Почему ты надела это платье сегодня, Поппи?

— Я хотела… Я хотела, чтобы ты меня трахнул в нём.

— Такая неприличная. Но не настолько неприличная, какой бываешь в общественных местах и на работе со своей выставленной напоказ голой киской, — я встал, затем провёл рукой вверх по её бёдрам, захватывая пальцами мягкую ткань и поднимая её выше. — Что, если бы ветер вдруг задрал твоё платьице? — я ласкал её попку, пока говорил. — Что случилось бы, если бы случайно ты скрестила ноги, а кто-то бы смотрел на это под прямым углом?

Голос Поппи вышел приглушённым из-за её руки:

— Раньше я раздевалась за деньги. Меня это не заботит.

Удар.

Она сделала глубокий вдох, а я наблюдал, как красный отпечаток моей руки проявился на её заднице, такой ясный даже при тусклом вечернем освещении.

— Это заботит меня, — сказал я. — Ты знаешь, каким чертовски ревнивым я стану, если другой мужик увидит тебя вот такой? Как я ревную тебя к Стерлингу?