Сиара Симон - Пастор

Она даже знала правильное слово… Она занималась исследованиями. Это порадовало меня и в то же время опечалило.

— Я никогда не смогу ненавидеть тебя.

— Правда? Даже если поставлю тебя перед выбором: я или твой Бог?

Блядь, это удар под дых.

— Это ещё не всё, Поппи. Не делай этого.

Она вздохнула, причём так, что обычно предвещало резкий ответ, но затем, казалось, замерла. Вместо этого Поппи произнесла:

— Ты должен пойти домой. Скоро рассвет.

Её напряжённый голос убивал меня. Я хотел успокоить её, обнять её, трахать её. Почему мы должны были говорить об этих ужасных вещах, когда могли бы продолжать и дальше притворятся?

— Поппи…

— Увидимся позже, Тайлер.

Её ответ был безусловным, как и любое стоп-слово. Меня отвергли.

Я шёл через туманный парк, руки в карманах, а плечи сгорблены из-за ночной прохлады сентября, пытался молиться, но только для того, чтобы собрать все обрывки мыслей воедино.

«Она хочет жить полной жизнью» , — про себя сказал я Богу. Она хотела жизнь с браком и детишками; жизнь, в которой любовь могла бы присутствовать так же, как и работа, семья и друзья; жизнь, где ей нет нужды скрываться. И кто мог винить её?

«Что мне делать?»

Бог не ответил. Вероятно, потому, что я нарушил свою священную клятву служить Ему, осквернил Его церковь всевозможными способами и неоднократно совершал перечень грехов, о которых едва сожалел, ибо был слишком увлечён. Я сделал идола из Поппи Дэнфорс и теперь буду пожинать плоды того, что оказался изолирован от Бога.

«Покаяться. Я должен покаяться».

Но больше не видеть Поппи… Даже сама мысль об этом проделывала дыру прямо в моей груди.

Я поднялся по ступенькам и, подойдя к задней двери пасторского домика, побрёл через свою кухню в голубоватом свете раннего рассвета. У меня ещё оставалось несколько часов для сна, прежде чем мне нужно будет вставать к утренней мессе, и я надеялся, что утром что-нибудь изменится, что дальнейшие шаги будут понятными, но знал: этого не произойдёт, и мысль об этом была невероятно удручающей.

— Долгая ночка?

Я практически получил сердечный приступ.

В полутьме в моей гостиной сидела Милли, одетая в подходящий тренировочный костюм.

— Милли, — произнёс я, пытаясь скрыть, что я чуть было не обмочился. — Что ты здесь делаешь?

— Я прогуливаюсь каждое утро, — ответила она. — Очень рано. Не думаю, что ты когда-либо это замечал, если учесть то, что, кажется, не ложишься спать до самого последнего момента.

— Я не замечал, ты права.

Она пришла позвать меня на прогулку прямо сейчас?

Милли выдохнула:

— Отец Белл, я знаю.

— Извини?

— Я знаю . О тебе и Поппи. Я видела, как ты прокрадывался через парк по утрам.

Вот же дерьмо.

Ох, дерьмо, дерьмо, дерьмо.

— Милли…

Она подняла руку.

— Не надо.

Я тяжело опустился в кресло, отчаяние и паника сплелись в моём животе. Кто-то знал, кто-то знал, кто-то знал. Конечно, всегда было так. У меня никогда не было роскоши выбора, как всё это доиграть до конца, и я был грёбаным идиотом, если когда-либо считал иначе.

Я смотрел широко раскрытыми глазами, и то, что выпалил, не являлось милостивым, любезным или бескорыстным, но было чистым инстинктом выживания.

— Милли, пожалуйста, ты не можешь никому не рассказать, — я скользнул на колени перед ней. — Пожалуйста, пожалуйста, не говори епископу, я не знаю, как смогу жить с самим собой…

Но потом я замолчал, потому что не делал ничего, кроме как умолял честную женщину отказаться от её чести, и всё ради нераскаявшегося грешника.

— Прости, — произнёс вместо этого. — Ты, вероятно, думаешь, какой я ужасный, страшный человек… Мне так стыдно. Даже не знаю что сказать.

Она встала.

— Можешь сказать, что будешь осторожен.

Я взглянул на неё:

— Что?

— Отец, я пришла предупредить тебя, и есть весомая причина, почему сделала так вместо того, чтобы пойти к епископу. Этот город нуждается в тебе, и нам точно не нужен ещё один скандал с пастором, — с небольшой улыбкой она покачала головой. — Особенно когда речь идёт о чём-то таком безобидном, как влюблённость во взрослую женщину, которая была бы идеальна для тебя… Если бы ты не был пастором.

— Милли, — сказал я, мой голос звучал надломлено, отчаянно. — Что я должен делать?

— У меня нет ответа для тебя, — объяснила она, направляясь к двери. — Я знаю лишь то, что решение лучше принять как можно скорее. Такого рода события никогда не остаются тайными, Святой Отец, независимо от того, как сильно ты стараешься. И нет никакого способа, чтобы такая женщина, как Поппи, была бы готова стать твоей тайной любовницей до конца своих дней. Она стоит гораздо больше этого.

— Так и есть, — отозвался я; холодное железное бремя обрушилось на меня, как только я осознал, что был не лучше Стерлинга. В сущности говоря, вынуждал её делать то же самое, за исключением того, что даже не был с ней честен… Или не предложил ей ничего взамен.

— До свидания, — попрощалась Милли, и в ответ я кивнул ей на прощание, жалкий и взволнованный, слишком жалкий и взволнованный, чтобы даже подумать о сне.

Прошло лишь несколько недель с тех пор, как я отдал Поппи чётки Лиззи? И теперь всё ощущалось так, будто разбивалось на куски, словно бусины из разорванных чёток безудержно рассыпались по полу: слишком многочисленно и быстро для меня, чтобы угнаться за ними.

Милли знала. Джордан знал. Поппи, возможно, и вовсе не хотела быть со мной…

Я отправился на долгую пробежку, а затем довольно рано очутился в церкви, чтобы отпереть её и подготовиться к мессе; отвлекался на протяжении всей службы на мысли о встрече с Милли, о нашей с Поппи не-схватке и о том факте, что два человека теперь в курсе моего романа и что даже это слишком много.

«Тайная любовница».

«Будь осторожен».

«Я влюблена в тебя, Тайлер».

В действительности я был настолько рассеян, что едва не пролил вино, а потом случайно прочитал заключительную молитву два раза подряд: мой разум находился в милях от священной мольбы духовного лица, а именно всего-навсего в кружащемся водовороте грёбаных неправильных событий прямо, блядь, сейчас.

После мессы я вышел из ризницы с опущенной головой, проверяя свой телефон (Поппи не присутствовала на мессе и также не написала мне), и мне было интересно, сердится ли она всё ещё на меня. Так что сначала я не заметил, что некто стоял в центральном проходе, пока этот кто-то не сдвинулся, лишь тогда шум привлёк моё внимание.

Это оказался мужчина: высокий, черноволосый, моего возраста. Он был одет в костюм цвета хаки с голубым галстуком и серебряным зажимом — слишком нарядно для сентябрьской пятницы в Вестоне, но каким-то образом на нём это не выглядело смешно. Он снял солнечные очки и окинул меня льдисто-голубым взглядом.