Кротков Антон - Аннотация

– Я думаю, этот честный человек прав, – задумчиво произнёс Одиссей. – То, что здесь ещё осталось, надо постараться сохранить.

– Я так и думал, что ты это скажешь! – хлопнув себя ладонью по колену, хохотнул Лаптев. – Ладно, вот тебе тогда подарок лично от меня.

Гранит вышел из комнаты и вернулся с маузером, деревянная кобура которого была богато украшена восточными орнаментами из инкрустированных драгоценных камней и золотых накладок. Лаптев пояснил:

– Я тут недавно участвовал в небольшой вылазке чоновцев против приблизившейся к городу банды. После боя я снял этот маузер с убитого басмаческого командира. Мне сказали, что я подстрелил самого «Чёрного хана» Джунаид‑бека, о котором здесь ходит масса басен, будто бы он умеет обращаться в тигра. Много разных басен о нём рассказывают: мол, неуязвим для обычных пуль, способен проходить сквозь стены. Чепуха, конечно! Тем не менее фигура он известная и колоритная. уверен, что тебе будет приятно иметь такую вещь. А хочешь, так по возвращению в Москву можешь сдать маузер в какой‑нибудь музей.

Лукову пришлось принять маузер, ибо комиссар не успокоился, пока не повесил его на Одиссея. После этого Лаптев завёл разговор по душам:

– Сожалею, что мы до сих пор не сошлись с тобой близко. Вся загвоздка была в генерале. Старик в силу своего жандармского прошлого был очень подозрителен. Он никому не доверял и специально стравливал всех вокруг себя, чтобы ему было удобно нас контролировать.

Прочитав по глазам Лукова, что тот не согласен с такой оценкой бывшего руководителя, комиссар скорбно покачал головой:

– Да, да, знаю… Ты уважал его. И, наверное, считаешь, что я свожу счёты с покойником. Мы ведь постоянно ругались с ним, и в последнюю нашу встречу сильно повздорили… Только всё это было не по‑настоящему. Так было нужно. Генерал сам в начале экспедиции попросил меня изображать оппозицию.

– Попросил? – удивился Одиссей. –

– Ну да, – кивнул комиссар. – Генерал был мастер в контрразведке. Если в отряде завёлся предатель, то пусть он думает, что командир с комиссаром на ножах. Так он скорее выдаст себя – наверное он рассуждал так. Поэтому старик ещё в Москве поставил мне условие: если я хочу участвовать в экспедиции, то должен вести себя так, словно стремлюсь занять его место.

– А вы хотите сказать, что на самом деле к этому никогда не стремились?

Комиссар пожал плечам:

– В силу своего преклонного возраста старик всё равно бы не выдержал всего пути. Думаю, он понимал, что только я смогу довести экспедицию до цели, и готовил меня в приемники.

– Вас?! Любопытно.

– Конечно меня! Поэтому когда пропал ваш прежний комиссар, старик телеграфировал в Москву, чтобы меня срочно направили в распоряжение начальника особой экспедиции.

– Выходит, это Вильмонт вас вернул?!

Одиссей скрестил руки на груди, всем видом давая понять, что не надо считать его столь уж легковерным.

– А то кто же! Конечно он! Я сам видел телеграмму на имя начальника секретного отдела Наркоминдела. Я тогда под арестом сидел, куда меня упекли клеветники‑завистники. Но по распоряжению начальства меня выпустили и направили к вам.

Так как Одиссей продолжал с недоверием смотреть на него, комиссар открыл ещё одну тайну:

– Помнишь купца Вардана? Наша «случайная» встреча с его караваном в пустыне на самом деле была вовсе не случайной. Я ещё в Астрахани рассказал генералу, что нашёл человека, который сможет провести нас самыми верными тропами через дикую пустыню и горные перевалы до самой афганско‑индийской границы. Благодаря обширным связям Вардана нашему отряду не пришлось бы прокладывать путь с боями и терять людей.

Это уже было похоже на правду. Комиссар почувствовал перемену в настроении Лукова и принялся откровенно рассказывать о своей прошлой жизни:

– В детстве я жил в небольшом местечке в восьмидесяти верстах от Одессы. Наш дом был всегда полон звуками еврейской музыки. Во дворе нашего дома находилась синагога, которую я начал посещать, едва научившись ходить. Наше многочисленное семейство проживало в яме холодного подвала, где всегда пахло сыростью и кислым тестом. Ремесло жестянщика приносила отцу гроши, а мать, занятая детьми никогда не работала.

Потом в хедере (еврейская начальная школа) ребе (учитель в еврейской начальной школе) разглядел у меня певческий талант и позволил бесплатно посещать занятия церковного хора. Мой бедный отец чуть не помешался от счастья. Он больше не мог ни о чём другом ни говорить, ни думать, кроме, как о той большой удаче, которая подвалила нашему семейству благодаря мне.

– Моему мальчику бог послал дар большого таланта – хвалился отец, останавливая прохожих на улице. – Он не продолжит моё грязное ремесло, а станет образованным человеком, которого пускают в приличные дома.

Никогда не имевший приличной рубашки, отец посмел мечтать, чтобы я выучился на раввина. Обучение же в ешиве – высшем религиозном учебном заведении могло полностью изменить социальное положение юноши даже из самой бедной семьи. Такой молодой человек становился желанным женихом для любой девушки из самой состоятельной семьи. Его родословная переставала камнем тянуть его на социальное дно. Он мог стать «красивым евреем», то есть домовладельцем или преуспевающим купцом. Или даже «славным евреем», к коим относились люди, окончившие ешиву и посвятившие жизнь религии – раввины, общинные руководители, состоятельные члены общины. Так что в грёзах моему отцу, видимо, мерещилось, что со временем я стану известным маггидой – проповедником или цадиком – духовным вождём.

Наша еврейская община жила замкнутой жизнью по законам Галахи. И представить более прекрасного будущего для одного из своих детей, отец просто не смог бы, ибо синагога было главным украшением нашего квартала и, наверное, самым красивым местом, где моему отцу приходилось бывать. Но это была очень дерзкая мечта, учитывая, что мы были нищими. Часто главным украшением субботнего стола у нас была обыкновенная буханка серого хлеба. И всё‑таки отцу удавалось выкраивать из своих жалких заработков какие‑то монеты, за которые школьный учитель взялся дополнительно заниматься со мной. Характер у ребе был скверный, он регулярно обзывал меня тупицей и гонял за водкой. Хотя как я теперь понимаю, он был не таким уж свирепым. В школе нас часто били специальным кнутом – канчиком, но мой учитель ни разу меня пальцем не тронул.

Зато благодаря его пытливому уму и большой начитанности наши занятия быстро вышли за границы обычного изучения мальчиками Торы и Талмуда. Благодаря ребе я научился разбираться в древнееврейских манускриптах. В хедере светские учебные дисциплины не изучались, только элементарная грамота и арифметика. Но у себя дома преподаватель то ли от скуки, то ли действительно разглядев моё великое предназначение обучал меня истории, географии, латыни. Он же, будучи пьяным, давал мне читать революционную литературу, хотя хорошим евреям нашей общины под страхом херема (запрет, отлучение) запрещалось читать светские книги, особенно политические, и уж тем более запрещённые полицией.