Гейдар Джемаль - Давид против Голиафа

Возьмем пятиконечную звезду как каббалистический образ архетипического Адама. Мы обнаружим, что все возможные версии бегства от человеческой юдоли – понимаемые при желании как преодоление «слишком человеческого» или освобождение от рабства рока – располагаются по ее пяти лучам и представляют собой пять главных путей эскапизма, которые под определенным углом зрения можно считать антисоциальными стратегиями с метафизической мотивировкой.

Первым и наиболее коренным, древнейшим вариантом представляется путь традиционного «освобождения» через посвятительные ритуалы и тайное знание. В предельной перспективе этот путь ведет к отождествлению с Универсальным принципом и известен всем жреческим метафизическим системам – от индуизма до оперативного масонства, основанного на вавилонских и древнеегипетских доктринах.

Для нас в данном случае важно, что реализуя этот путь, человек последовательно преодолевает все уровни ограничений, определяющих его смертную и конечную природу; несмотря на то, что духовная реализация в данном случае немыслима без поддержки традиционных знаний и методик, существующих вполне конкретно как некий институт, несмотря на необходимость духовного учителя, без которого прохождение этого пути также невозможно, путь инициатического освобождения осуществляется, в конечном счете, в глубочайшем одиночестве, что подчеркивается широко распространенными в разных традициях практиками отшельничества, физической самоизоляции, абсолютного молчания и иными контргрупповыми техниками.

В этом религиозно-метафизическом ракурсе термин «сверхчеловек» не употребляется, да и не имеет логической базы, поскольку целью посвятительного пути является отождествление с «Великим всё», а не преодоление рамок банального человечества. Тем не менее, у адептов изначальной традиции, по крайней мере, доступных наблюдению со стороны профанов, проявляются все характерные черты «сверхчеловеческого» синдрома, обнаруживаемые нами в модернистских версиях духовной реализации. Отшельники, старцы, гуру и шейхи, реализующие эзотерические аспекты своих религий, соединяют в себе аспекты асоциальности и даже антисоциальности с выраженной изолированностью даже от собратьев по пути (одиночество), что в глазах тянущихся к ним людей с лихвой компенсируется их повышенной «экзистенциальной температурой» – пассионарной жертвенностью, которую в традиции называют «любовью» (агапэ).

Второй путь, представляющий собой модернистскую версию метафизической реализации, связан с тем пространством люциферианского адамизма, который выделяется скобками, с одной стороны, магического гуманизма Возрождения, с другой – романтического и радикального экзистенциализма, примеры которого мы достаточно приводили выше. Трудно вполне разделить два этих пути, поскольку в новейшее время существуют эзотерики-традиционалисты, для которых ницшеанский дискурс вполне интегрирован в «магикогерметическое» видение. Таким, в частности, оказывается крупный представитель традиционалистской школы мысли барон Юлиус Эвола: при всей включенности в «ортодоксальный» эзотеризм он считает вполне легитимным и рабочим понятие «сверхчеловека».

Две упомянутых версии представляют собой как бы два родственных друг другу, но расходящихся вектора, или луча, в перевернутой пентаграмме. Другими двумя также связанными, но, в определенном смысле, антитезами, являются пути святого и героя.

Очевидно, что путь святости, и вообще образ святого, далеко не тождественен той практике духовной реализации, которая находит свое воплощение в уже упоминавшихся отшельниках, старцах и шейхах. В святости акцентирована сторона спонтанной жертвенной пассионарности, которая как бы фактом своей избыточности порождает антисоциальность и одиночество. Святость поражает как молния; она может осенить ребенка или простодушное существо, далекое от интеллектуальной метафизики. Жанна д’Арк принадлежала к этому типу святых и ее приход в стан короля совершенно не противоречит аспектам антисоциальности и одиночества, которые, напротив, были поводом для шока или почтительного восторга у французов, и, наоборот, преследования в качестве одержимой бесом ведьмы со стороны англичан.

Сверхчеловеческий аспект святости часто дает густую темную тень или негатив, подчеркивающий амбивалентность солнечного начала (люциферизм): ближайшим спутником в военных условиях Жанны д’Арк был маршал и коннетабль Франции Жиль де Рэ, известный своей неукротимой жаждой преодоления человеческого, которая привела его к сатанизму, изуверствам и, в конечном счете, поставила этого сложного человека перед судом французской церковной инквизиции. Удивительная симметрия с Жанной д’ Арк – обожаемой им носительницей чистейшего света, с которой расправилась британская церковная инквизиция! Неизвестно, пользовался ли Жиль де Рэ в своей личной рефлексии категорией сверхчеловеческого, но для модернистов, которым этот термин стал близок, «проклятый маршал» являл собой очень притягательную фигуру!

Святому противостоит герой, но не потому, что он менее одинок или менее пассионарен. Святой лишен драмы, его сверхчеловеческая природа как бы изначально и непротиворечиво задана в самом уровне его бытия; герой же представляет собой выход на поверхность фундаментального кризиса, который неотъемлем от самих истоков реальности. Скажем так: герой – это тот, кто осознал иллюзию посвящения и тщету святости, но от этого не стал обычным сломленным человеком, а наоборот, только углубил свое противостояние человеческой юдоли и принципу «неизбежного».

Бесспорно, архетип героя не менее древен, чем метафизическая модель посвященного жреца. Герои существовали в фольклорах всех древних цивилизаций, но почти повсюду, кроме Кавказа и Эллады, они были интегрированы (говоря современным языком) «в систему».

Другими словами, в Индии, в Иране, у кельтов и т. д. над героем стоял мудрец; поэтому во всех этих сакрально-жреческих цивилизациях те, кто соответствует более или менее европейскому концепту героя, в действительности оказываются не «сверхлюдьми», а всего лишь воителями со сверхъестественными проявлениями. В этом фундаментальная разница даже на эпическом уровне между гомеровским Одиссеем и, скажем, Кухулином ирландского эпоса. (Не следует путать сверхъестественные возможности персонажа со «сверхчеловеческими». Такое смешение часто проявляется на уровне обыденного сознания. «Сверхчеловек» есть состояние экзистенциальное, и такие вполне земные существа как Байрон и Бонапарт никак не могли бы конкурировать с кельтским Кухулином или киргизским Манасом по части экстроординарных телесных проявлений!)