Сергей Семанов - Дневник 1982 года

— Думаю, однако, что мне не следу­ет широко рассказывать об истории с моим неудавшимся увольнением, хоть история и окончилась в мою пользу: люди типа Гусева— Десятерика мо­гут пугаться иметь со мной дело. Для определения шайки Бровастого при­думал замечательное имя: Иноземцев— Агентов.

— Москаленко призвал меня к себе. Он очень стар и даже старчески дряхл, но подтянут и красив, обаяте­лен. Едва слышит, его адъютанты орут немыслимо, меня он, кажется, даже не услышал. Вспомнилось, что о нём будет писать «Огонёк», он попро­сил Софронова в авторы меня, тому бы согласиться, ибо из героев войны только он один в действии остался, ибо, он сказал, Чуйков, Баграмян и Ротмистров в госпиталях и совсем плохи; никто бы не посмел указывать Маршалу об авторе, но пока Толя, старый жулик, меня отклонил: надо, мол, человека его, Маршала, уровня, предложил Чаковского («я его не тер­плю», — сказал Маршал), Карпова («я смотрел его книгу о войне, она никуда не годится»), Стаднюка («он всё пере­врал»), а потом стали думать о Жили­не («его в армии не любят») и о каком-то академике. Выходит, я должен написать для кого-то текст. Что ж, я сделаю, хоть и обидно. Пожаловал­ся Высоцкому, тот даже огорчился, сказал, что поговорит с шефом («мо­жет быть, он устыдится», — сказал Серёжа; не думаю). За это я попросил у помощников подписать у Маршала предисловие и позвонить в Воениздат, обещали. Попутно Маршал рассказал, указывая на фото своё с орденами: у меня нет ни одного ордена за ста­рость, все боевые; когда мне исполни­лось 50, я предложил отправить в Ко­рею МИГ-17 и 130-мм пушки-зенитки, Сталин сказал: «М[оскаленко] хоро­ший генерал, но плохой дипломат», ничем не наградили, перед 60-летием я повздорил с Хрущёвым, а когда ему напомнили, он сказал: «Ну и х.. с ним, пусть пьянствует в одиночку». Похва­лил Огаркова, сдержанно отозвался о Куликове.

— Заходил вдруг Залыгин, очень хвалил Крупина, будет писать о нём в «Л[итературной] г[азете]», о Кожинове отозвался сдержанно, но не бранил (его суждения на этот счет — самоуве­ренная серость). После славный Саша Карелин сказал (у него очень гибкий и артистичный ум, не хватает немнож­ко глубины и образования): он бы вме­сто разговоров дал бы вам 5000 и ска­зал — отдадите, когда сможете. Верно, эти кулаки и копейки не пожертвуют, хотя и миллионеры, просили же за меня у Углова и Проскурина.

— Фост: Германия всегда имела блестящую армию и проигрывала, ког­да воевала с нами. С Семилетней войны мы полтора века не воевали с немцами, и за это время обе страны преврати­лись в могучие державы. Потом нача­ли воевать и их разгромили, и нас обе­скровили.

— Бровман Григ[орий] Абр[амович] — мой сосед по столу: как-то с писательской группой был в Красно­даре, поехали в Тимашевскую, жили в гостинице, а там уборная во дворе, но есть запертые апартаменты, с уборной, ванной и задним ходом во двор — это для Медунова, им объяснили, когда он приезжает, к нему водят девушек, многие, ему рассказывали, даже обо­гатились. Мы с ним имели короткий, но напряжённый разговор. Я сказал: нуж­на чистка партии, если мы большевики, а не слякоть. Он: но было решение бо­лее не проводить чисток, а потом — каков же критерий? Я: честный и вор, а решение можно принять любое.

— Ципко — один из самых заме­чательных умниц сегодня. Явно недо­оценён, надо бы его вытащить, да как? Он давал рекомендации по Польше в ЦК и ЧК. Говорил, что м[атериа]лы «Л[итературной] г[азеты]», а только она у нас писала что-то, явно прово­цировали в П[ольше] антисоветизм, «голоса» потом неделями смакова­ли, он уверен, что это нарочно. Ярузельский — человек не наш, он ввёл в[оенное] полож[ение] под угрозой растущей в партии оппозиции, пыта­ется подменить п[артию] военной диктатурой (об этом мне и Шейнис что-то неуверенно говорил — не получится у них это, я уверен). Во всех ключевых антисоветских органах — они. Ципко подавал записки: не ругайте «Соли­дарность», не отмежевавшись от воров (Герек и К о), нет, наша печать высту­пала именно так, поэтому для поль­ских работяг становилось очевидно — СССР за воров. (Вообще-то говоря, вор вору глаза не выклюет.)

— Коло: на юбилей Рожи пришло множество ругательных писем. Их, как положено, сдали в архив, а недавно Кащей затребовал их себе. Что это? Всё же думаю, что Кащей с Рожей повяза­ны намертво. Но вот в «Пр[авде]» 16 января объявили о снятии Кабалоева, впервые при Роже сказано: «за крупные недостатки». Что это, случайная спазма или дебют перед Медуновым? Но Медунов — это Рожа и его окружение.

— Наркирьер: он бывает в ком­паниях с Агентовым (вместе с женой Строевой, через неё, видимо), хвалил его, называл образованным и знаю­щим языки. Он же рассказывал о Се­мёнове (заме Громыко): жену зовут Лика (младше его, блестяще одета), он собирает Кандинского и прочих, име­ет обширную коллекцию такого рода, «реалистов» Герасимова и Серова брезгливо бранил.

— Приезжал сюда Гена Гусев — ка­кое жалкое ничтожество! Как обыч­но, напился, без умолку болтал, всем льстил и перед всеми заискивал, солид­ности никакой. Я пытался, уведя его к себе, поговорить о делах, он стал бол­тать, что говорил обо мне с Беляевым, что тот будто бы даже одобрял меня. Карелин считает, что врёт, ибо врёт всегда. Это, видимо, верно: он врёт от ничтожности.

— Скорупа прислал мне вёрстку. Статейка получилась, как водится, «с направлением», хотя книга — дрянь. Очень важно, если она появится. <... > Перечитал сейчас: очень сильно. Оце­нит ли кто-ниб[удь] и когда-ниб[удь], что мы даже в нашем осадном положе­нии всё же их атакуем?!

— У Журавлёва скандал: задержа­ли книгу [Д.С.] Лихачёва, перепугав­шись тайного постановления о борь­бе с религией. (Приняли всё же, зря я вопрос задавал! Нашли, так сказать, главного врага сов[етской] власти. Характерно всё же, что вслух боятся говорить, и то слава Богу!). Он очень храбро сражается, снял копию раз­громной и хамской рецензии Шамаро (солиднее не нашли, а это по рекомен­дации кого-то из отдела пропаганды ЦК), вовлёк в борьбу ещё многих, в том числе и самого старого масона. Теперь Викулов предложил перейти к нему зав[едующим] критикой.

— В Новый год Казакова дала по морде Исаеву, подошла к нему, кстати, с женой Евтуха, тот тоже подскочил и завопил: За бляшку прячешься! — по­казывая на лауреатный значок. А за­тем написал на бедного Егора телегу в ЦК. Пусть, их никого не жалко.

— Внимательно прочёл книгу Селезнёва — необычайно сильное впечатление, я даже не ожидал. 30 листов, а не оторвёшься, хоть и есть обычная Юрина самоупоённая болт­ливость. На каждой почти странице торчат гвозди, о которые не только Озеров с Кулешовым, но и самый средний марксист-филолог старой школы изранят свои бедные клешни. Постоянные (хоть и по мелочам) вы­пады в адрес Сиона. Эпиграфы и ци­таты из Нового Завета, слово «Бог» всюду исключительно с прописной. Очень тепло изображены Катков и Победоносцев, даже портреты приве­дены (впервые за 60 лет!), а Щедрин и Тургенев очень плохо, поэт-демократ Курочкин просто гадок. Парижская коммуна бранится устами Страхова и Достоевского, а автор помалкивает. Народовольцы даются прямо отрица­тельно, а ведь есть хрестоматийное высказывание Бланка. Словом, и так далее. Строго говоря, всё это тянет на постановление ЦК и разгон издатель­ства. Причём тема центральная, Пу­анкаре всё же легче было замолчать. Тут их собственные Вильчики не вы­держат, да и Кулешовым трудно стер­петь и Пете Николаеву, ведь у них-то хлеб изо рта вынимают! И тираж 150 000! И за границу книга пойдёт! Но, думаю, ничего не будет. Сионские наши старцы настолько одряхлели, что даже будущее внуков не могут обеспечить.