Сергей Семанов - Дневник 1982 года

СЕРГЕЙ СЕМАНОВ

Дневник 1982 года

От автора

Записи за этот год не имеют датиро­вок. На то были веские основания. Ибо КГБ установил за мной постоянный надзор: за мной ходила «наружка», телефон был «на кнопке», некоторых знакомых вызывали для тайных со­беседований. Записи мои в любой миг могли быть изъяты и просмотрены. Даты могли бы кое-что прояснить, а имена (кроме лиц официальных) я за­менял только мне понятными прозви­щами. Теперь все они раскрыты.

— Осетров: в первый же понедель­ник нового года ему позвонил Котомкин и сказал, что у них сокращение и меня надо сократить. Тот держался бодро, шумел, даже поругался с Костаковым, выяснилось, в конце концов, что никакого приказа о сокр[ащении] нет, а было указание сверху. Т.е. они связались с ЦК, а там, думаю, у них строго спросили: а почему с нами не посоветовались? Решили тянуть без скандала, скандал устроить только в крайнем случае — не исключено, что эти ничтожества тоже побоятся скан­дала и отступят. Да, спать мне не дают, только-только я как-то успокоился! Если всё же выгонят — нехорошо. <...>

— Да, так: сегодня, в сочельник со­стоялась мною же собранная редкол­легия альманаха, меня очень ласково пригласил Котомкин, призвал кого-то для свидетельства и с комплиментами выдавил, что происходит у них-де со­кращение, в том числе сокращается моя должность. Я высказал положен­ное удивление, а потом сказал, что это издевательство (слово это я повторил раза три), что нечего было меня звать и через неск[олько] дней сокращать, что это незаконно и т.п. Он мялся, да и вообще он никто, выполняет указа­ние и всё. Ушёл не простившись, а по­том отдал взволнованной кадровице мою трудовую книжку и в бухгалтерии с ней вместе потребовал жалованья. Осетров позже подтвердил, что ему прямо обещали после моего сокраще­ния должность восстановить, т.е. речь идёт именно обо мне. Он намерен со­противляться (думаю, искренне, ибо ведь скандал и его замарает, а он и без того). Посмотрим. Неохота устраивать публичный скандал, но и уступать вро­де бы нельзя.

— Звонил Проскурину, он: По­здравляю с Рождеством, да, тебя никто не ругал, даже хвалили кто-то, замет­ка в Л[итературной] Р[оссии] лживая, но что делать, они все продались, я не знаю, ты напиши на самый верх, помо­жет, м[ожет] быть. — Словом, он ни к какой борьбе не способен, это и можно было предвидеть.

— Видел тут «Тегеран», чисто за­падный боевичок, с ихним подтекстом, что всё зло сейчас — от неофашистов. Сценарий Алова, Наумова — людишек с душком, а третий — полудиссидент Шатров. Консультант там обозначен скромно, без титулов и один: Чебриков. Днепропетровцы из КГБ сливают­ся с сионизмом. Кстати, даже по низ­шим нормам консультант должен был огрести 1 % тысячи — немало. А кроме того, встречались, стало быть, беседо­вали, обменивались, так сказать, ин­формацией.

— Сообщил ФФ о моих делах. Ска­зал, что меня толкают на скандал и проч[ее]. Он встревожился, обещал из Малеевки же позвонить Котомкину.

— Чисто масонский почерк послед­них их действий: снятие Ганичева и меня, публикация в Л[итературной] Р[оссии]: тайна испугает, они-то хо­рошо знают, что такое тайна, поэтому нарочно темнят и не объясняют при­чин — разумейте языцы и покоряйтеся, ибо с нами Бафомет! Молодцы, не­дооценивать их всё же нельзя.

— ФФ звонил Котомкину и, судя по позднейшему разговору этого бедняги с Осетровым, очень их испугал. Но они никто, выполняют волю. Ясно, что ин­структор их не мог дать такой коман­ды, Сенечкин тоже, значит Севрук. Если по своей инициативе, придётся, возможно, уступить, но он выходит прямо на Кащея и помощников, зна­чит. Ну, скоро узнаем. Скучно нам не будет, это ясно.

— Иванова отправили к Сербскому. Следствие обещали закончить в февра­ле.

— На второй день Рождества в «Правде» появилась статья братьев Стругацких. Статья ортодоксальная и пустая, но поразительно это един­ство «Правды» и «Посева». Неужели всё кончено?! Говорю тут: даже если я останусь совершенно один, а все това­рищи погибнут или попадут в плен, и на меня, расстрелявшего все патроны и загнанного в болото, двинется, грохо­ча, вражеский танк, даже тогда я буду уверен в нашей победе. Так, но сегод­ня положение дел плохое. Они подготовили смену — Горбачёв, человек Кащея. Что ж, приходится признать: период мирного развития кончился. Надо переходить к открытым и пря­мым выступлениям. Как? Они ведь за эти годы тоже чему-то научились. Ста­тьи и книги их не пугают теперь: их за­малчивают, как потопили в молчании «Пуанкаре». Письма, рассылаемые веером, тоже перестали пугать. Обра­щение за границу бесполезно, там, как и у нас, члены одной ложи, это теперь стало всем понятно. Что же осталось? Выход виден: соблюдение советской законности. Московские масоны, в угоду масонам западным, шумят о пра­вах человека и даже провозгласили кое-какие разработанные права? Вот на это они и напорются.

— Подпольщик: Ильин-Филькенштейн сидел за воровство, был в ла­гере чем-то вроде прораба; Беляев — еврей, его нынешняя жена (б.) как-то пьяная кричала про него — «он жид, он жид!»; ФФ трусит и отступает, не­надёжен. Надо создавать цепочки, нас перебьют, нужно ставить незасвеченных людей в изд[ательст]ва и т.п. (Пу­стые слова — мы этим и занимаемся.)

— Здесь — Кулешов очень похож, жена тоже. Он говорил, что ему зака­зана в «Пр[авде]» статья против Селезнёва, Кожинова и т.п.

— События со мной прояснились: нашим балбесам было дано указа­ние на уровне Сенечкина от Севрука, Костаков жутко перепугался и стал действовать по-солдатски грубо. ФФ сильно перепугался, но уже с др[угой] стороны, он сообщил аж Маркову и выбрал удачную линию: это вызо­вет взрыв, ибо будет истолковано как расправа за 11-й номер. Разумеется, Марков его поддержал. Потом ФФ позвонил Лукичу, тот о моей статье отозвался почти положит[ельно], но сказал, что револ[юция] не только тра­гедия, но и праздник, как Л[енин] го­ворил. (Хорош праздник: пол-России уморили от ЧК и тифа, а вторую по­ловину унизили, а «Т[ихий] [Дон]», конечно, произведение праздничное!) Лукич прямо посоветовал обратиться к Севруку, а уж в случае чего — сно­ва к нему. Севрук явно встревожился (видимо, ФФ и Маркова пристегнул), стал врать, что ничего не знает и об­ратит внимание. Тут же к ФФ стал дозваниваться Сенечкин, даже домой вечером звонил и чуть ли не извиняю­щимся тоном стал говорить, что ничего не произошло и т.п. К нашим балбесам я даже не звонил, наконец, Котомкин просительно пригласил меня к Костакову в 4 часа; не могу, говорю, занят, давайте в три; «но он приедет специ­ально, он на больничном, я постараюсь перенести» — тогда перезвоните — «да, да, спасибо» (он так и сказал, ни­чтожество: спасибо). Потом Осетров мне передал, что тот «обиделся», но через секретаршу пригласил меня 14-го в 11. Я пришёл и молча выслушал его сбивчивое объяснение, довольно смущенное, что ему-де удалось сокра­щение приостановить. Я очень холод­но сказал об оскорбительности всего и моральном ущербе, он стал оправ­дываться и как мелкий плут намекать на бедного Котомкина. Потом зашёл я к бедному Котомкину к[оторы]й от всего насмерть перепугался, стал за­верять о своём сочувствии моим взгля­дам, «но ведь понимаете, пишут пись­ма о власовцах, о фашистах». Это всё сионисты, говорю, а мы должны и т.д., распёк беднягу. Теперь они-то уж по­боятся меня задевать.