Ирина Леонова - Жизнь по вертикали

Был трудный бой. Все нынче как спросонку.

И только не могу себе простить:

Из тысяч лиц узнал бы я мальчонку,

Но как зовут, забыл его спросить...

Лет десяти-двенадцати, бедовый,

Из тех, что главарями у детей,

Из тех, что в городишках прифронтовых

Встречают нас как дорогих гостей.

Машину обступают на стоянках,

Таскать им воду ведрами не труд.

Выносят мыло с полотенцем к танку

И сливы недозрелые суют.

Шел бой за улицу, огонь врага был страшен.

Мы прорывались к площади вперед.

А он гвоздит — не выглянуть из башен.

И черт его поймет, откуда бьет?

Тут угадай-ка, за каким домишком

Он примостился: столько всяких дыр...

И вдруг к машине подбежал парнишка:

«Товарищ командир, товарищ командир,

Я знаю, где их пушка, я разведал,

Я подползал, они вон там, в саду!» —

«Да где же, где?» — «А дайте я поеду

На танке с вами, прямо приведу!»

«Что ж, бой не ждет, влезай сюда, дружище!»

И вот мы катим к месту вчетвером.

Стоит парнишка, мины, пули свищут,

И только рубашонка пузырем.

Подъехали. «Вот здесь». И с разворота

Заходим в тыл и полный газ даем,

И эту пушку заодно с расчетом

Мы вмяли в рыхлый, жирный чернозем.

Я вытер пот, душила гарь и копоть.

От дома к дому шел большой пожар.

И, помню, я сказал: «Спасибо, хлопец!» —

И руку как товарищу пожал.

Был трудный бой. Все нынче как спросонку.

И только не могу себе простить:

Из тысяч лиц узнал бы я мальчонку,

Но как зовут, забыл его спросить.

«Все женщины плакали, а директор взяла меня на руки и подарила мне кот­лету. Ее вкус и запах я запомнила на всю жизнь».

Спустя сорок лет на одном из творческих вечеров Ларисы Лужиной это же стихотворение прочтет ее внук Матвей, и у зрителей реакция будет та же. Видно, дети и война несовместимы в мирозданье, даже тогда, когда речь идет только о творчестве.

Наступила весна 1945 года, и Евгения Лужина решила возвратиться в родной город.

Ехали назад опять в теплушках, сидя на полу. У всех имелись узелки, кроме них. В первые дни по приезде в Ленинск-Кузнецк Лужиных обворовали. Унесли все: платья, белье, пальто, а главное — сахар, тогда это было печально, а сейчас обидно. Лариса Анатольевна четко помнит, как ранним утром распахнулась дверь теплушки и в солнечных лучах возник силуэт молоденького солдатика, который как закричит:

— Бабоньки, до Ленинграда осталось сорок километров!

«Находившиеся в вагоне женщины заволновались. Стали переодеваться, краситься, расчесываться. А мы с мамой как сидели на полу, так и не пошевели­лись, у нас же не было ничего нарядного».

Родной город их не ждал. В квартире на Нарвском проспекте жили другие люди, и Евгения Адольфовна с Ларисой отправились к своему ангелу-спасителю Анне Сергеевне Щербине, первой жене брата Карла-Густава.

В 1940 году Карла-Густава Трейера направили на работу в Эстонию, где он возглавил кафедру марксистско-ленинской философии в Таллиннском универси­тете. Старый большевик, бравший Зимний, настоящий коммунист, твердо верив­ший в победу коммунизма на всей планете, он был не только образованным, но и глубоко порядочным и ответственным человеком. И Анна Сергеевна, и Карл- Густав были замечательными людьми, но совместная их жизнь не заладилась. По приезде в Таллинн умирает их новорожденная дочь. Может, по этой причине, ведь не каждая семейная пара может пережить столь страшное испытание, может, потому что молодая женщина так и не смогла полюбить старинный эстонский город, но перед самой войной она приезжает в Ленинград.

Ее возвращение, скорее всего, и помогло выжить Ларисе. Всю блокаду Анна Сергеевна проработала врачом в госпитале на Васильевском острове, скорее всего, она давала, может быть, какие витамины.

Маленького роста, плотненькая женщина была не съедена только чудом. Когда она возвращалась с ночного дежурства, на нее из подворотни набросили лассо, и если бы не проходящий мимо патруль, неизвестно, что бы произошло с Анной Сергеевной в дальнейшем. Случаи каннибализма имели место среди обе­зумевших от голода людей.

Лариса помнит, как мама рассказывала о дворничихе с их двора, которая, когда умерли ее детки, сошла с ума. Женщина не похоронила их, а долгое время ими питалась.

(Лариса Анатольевна на протяжении многих лет состоит в обществе бло­кадников Ленинграда. Каждый год мэрия Москвы организует встречи в Центрах досуга для оставшихся в живых блокадников, которых с каждый годом становит­ся все меньше и меньше. «...и если в прошлом году накрывали три стола, то в этом всего один».)

Карл-Густав, узнав об отсутствии жилья у сестры, послал приглашение посе­литься ей с маленькой дочкой у него в Таллинне.

«...в Эстонии жил мамин брат. Во мне ведь столько кровей намешано! По маминой линии есть эстонская и норвежская. (Ее отца звали Адольф Густавович Трейер.) А родословная папы — вообще что-то потрясающее! Я совсем недавно ее узнала. Оказывается, Лужин он был по матери, а отца звали Иоганн Робер­тович Шведе. И по национальности он был швед. Но сначала — откуда взялась эта фамилия — Шведе. Мой прапрадед, некий господин Хамербаум, служил комендантом одной из шведских крепостей на территории нынешней Эстонии. И когда Россия начала воевать с Карлом XII, сдал эту самую крепость Петру I. Сам, без боя. Разумеется, Карл хотел его за такое дело повесить, и предок мой, деваться некуда, остался в России. Петр его прятал, при себе держал. А когда появлялся с ним на каких-нибудь ассамблеях, на вопрос «А это кто?» отвечал: «Да дер шведе!» — «какой-то швед». И вот когда у Хамербаума появились жена и дети, они стали носить фамилию Шведе, поскольку настоящая как бы оказа­лась замарана. Потом эти Шведе верой и правдой служили России. Среди них были адмиралы, контр-адмиралы, инженеры, художники... Картина одного из моих предков висит в Третьяковской галерее — я специально ходила смотреть. А прадед Иоганн Робертович строил железные дороги».

Тетя Аня сшила девочке чудесное платье в красный горошек, и мальчишки во дворе долго еще кричали девочке вслед: «Красный горошечек, в тебя все маль­чишки влюблены!» Неудивительно, что на долгие годы Лариса сохранила любовь к материалу в горошек.

Жизнь в Таллинне

Ранним утром поезд прибыл на Московский вокзал в Вышгород. Странно было ехать в кэбе, и даже не смущало то, что каждая клеточка организма под­прыгивала в такт колесам, грохочущим по булыжной мостовой.

Они подъехали к четырехэтажному дому, горделиво возвышавшемуся среди огромных деревьев. Это был удивительный дом, построенный в 1937 году, под стать современным домам, с домофоном и телефоном.

Квартира дяди состояла из трех жилых комнат, и была еще четвертая для прислуги размером шесть метров, около кухни. Большая ванная с биде, на кухне электрическая плита, встроенная в деревянный шкаф. В подвале находилась общая прачечная для жильцов десятиквартирного дома, где стояли столы для глажки белья. А огромный чердак был местом для игр, где особенно удавались прятки среди сушившегося белья.