Наталия Сухинина - Куда пропали снегири?

Она поставила цветы в вазу, подаренную одноклас­сниками. Принялась смущённо убирать со стола гряз­ные тарелки, куски пирога, метнулась к полке с чистой посудой, потом умоляющим взглядом посмотрела на бабушку: выручай...

- Никуда никто не пойдёт. Надо гостя накормить сначала, гость с дороги. Вот холодец, вот пирожки, са­латик. А песни потом будете петь, успеете.

Поели. Миша стал настраивать гитару, запел, без стеснения устремив взор на Катю. Она смущённо опустила глаза, гости тоже. Решили погулять. Ушли, а бабушка, собирая посуду, всё пыталась понять, по­чему так неспокойно у неё на душе. Миша не то что не понравился ей, он был каким-то чужим, почти инопланетянином, залетевшим в их прихваченное морозцем Матрёнино по случаю, по ошибке. В нём была какая-то натянутая деликатность, что-то не­настоящее, придуманное. Это так заметно, но Катя! Миша для неё свет в окошке, особенно теперь, когда он ради неё приехал в такую даль, да ещё эти розы, да ещё эти песни. Неспокойно на душе у Варвары Семё­новны. Холодец наварила. Его особенно и не ели, раскис в глубокой тарелке. Одна розочка-то Мишина прямо в холодец склонилась, видать, прибило её мо­розом. Неспокойно на сердце. А как сказать? Разве послушает... Кто из них сейчас слушает, сами гра­мотные, сами всё знают. Родители далеко, им и забот мало, а она-то рядом. Не дай Бог, беда, как оправда­ется, как будет им в глаза смотреть.

Катя пришла под утро. Тихонько юркнула под оде­яло, спала долго, до полудня. А встала, была весела, возбуждённо рассказывала:

- Мы, бабушка, до утра гуляли. Сначала пошли в Агапово, Миша сказал своим, что приехал, а то ведь он сразу ко мне, не предупредил, из Агапова опять к нам, так всю ночь и ходили.

- А ребята?

- А ребята домой ушли, замёрзли... - Катя отвела глаза.

Она бесцельно бродила по дому. Поменяла воду в розах, долго смотрела в окошко.

- Бабушка, а снегири утром прилетали?

- Прилетали...

Она скучала. Миша приезжал всего на один день, поздравить Катю. Потянулись такие обычные, такие долгие зимние будни. Катя ждала писем, нервничала, срывалась на бабушку. Писем не было, несколько раз она ходила звонить на почту, но скорее всего не до­звонилась. Она сторонилась Варвары Семёновны, сов­сем не разговаривала с ней, злилась. Бабушка и не заводила разговор о Мише, как Божий день было яс­но - Катя не хочет этого разговора.

И вот первая весточка злой, надвигающейся беды. Катю затошнило. Сначала она в недоумении рассуж­дала вслух, чем это она могла отравиться. Потом вдруг притихла, испуганно затаилась, стала плакать по ночам. И бабушка стала плакать. Тоже втихомолку. Но плачь, не плачь, а разве уйдёшь от разговора?

- Катя, деточка моя, не терзай себя. Раз уж случи­лось это, ничего не поправишь. Напиши письмо Мише, сообщи ему, вас распишут, когда такое бывает - рас­писывают.

- Бабушка, - Катя подняла на неё заплаканные гла­за, - бабушка, я ему звонила два раза, а писем написа­ла, знаешь сколько... Он не хочет разговаривать, он меня... разлюбил. Говорит, ему творчеством надо за­ниматься, а тут я со своими проблемами.

- Я ему покажу творчество! Соблазнил девочку, ду­шу чистую, доверчивую, а теперь творчество. Вот по­еду в институт к нему, расскажу про его творчество!

- Только попробуй, - Катя смотрела на бабушку жёстким взглядом. - Только попробуй, пожалеешь...

Варвара Семёновна испугалась. Что надумала Ка­тя? Ой, беда, а родители далеко. Но бабушка, желая, видимо, облегчить свою душу, написала письмо мне в редакцию. Большое, подробное, обстоятельное. Она просила совета, спрашивала, может быть, не надо со­общать родителям, а может быть, наоборот, сообщить им сразу всё. Но Катя не разрешает, а как она, бабуш­ка, пойдёт против неё, тем более сейчас, когда девочке и так несладко.

Долго я на письмо не отвечала, потому что разве имею право советовать? Чужая жизнь, чужая душа, ко­торая, как известно, потёмки. А потом собралась всё-таки, купила красивую открыточку, написала, что же­лаю бабушке и внучке мира сердечного, без которого нам в нашей жизни никак не обойтись. Уже когда от­правляла, заметила, что на выбранной мною открытке с деревенским зимним пейзажем - снегири. Вот ведь кстати! Я написала, что Катя, имея такую бабушку, одо­леет все жизненные коллизии, и пожелала ей счастли­вого материнства. А вскоре получила от бабушки вто­рое письмо... Вновь они оказались рядышком. Катя тянулась к бабушке, хранящей их тайну, бабушка вся­чески поддерживала внучку, попавшую в такую нежданную беду. Потихонечку она внушила Кате, что женщины рожали и раньше шестнадцати и надо обяза­тельно ребёнка оставить. Ей, Кате, конечно, ещё учить­ся, но бабушка пока на ногах, вынянчит, родители ма­териально помогут, Катя родит здесь, потом уедет в Москву, никто ничего не узнает. Катя заметно успо­коилась. Они даже стали заводить разговор об имени. Если мальчик - Дениска, если девочка - Настенька.

Решили, что надо съездить на консультацию в го­род. Там хорошие врачи. Посмотрят Катю, подска­жут, что и как.

Полдень. Варвара Семёновна сидит у раскраснев­шейся печки и вяжет крошечные носочки Катиному первенцу. Уже отболело. Уже начался отсчёт новой жизни, в которой Катя не маленькая девочка, а буду­щая мама. А она, Варвара Семёновна, аж прабабушка. Ну и ничего, ну и вырастим...

Полдень. Катя сидит в очереди к врачу. Её подташ­нивает, но она уже немного приспособилась к своему положению и быстренько разворачивает карамельку. Конечно, сейчас врач обязательно спросит про отца ре­бёнка. Катя заготовила ответ: он в армии, вернётся, распишемся. Они с бабушкой всё хорошо решили: Катя родит, а как малыш подрастёт немного, уедет в Москву доучиваться, а малыш побудет в Матрёнино. Чем пло­хо? Свежий воздух, бабушкины заботливые руки.

- Фамилия?

- Анисимова Катя... Ой, Екатерина Леонидовна.

- Ну что, Екатерина Леонидовна, любишь кататься, люби и саночки возить.

- Мой муж в армии, вернётся, распишемся.

Женщина в белом крахмальном колпачке, кокетли­во прихваченном блестящей заколкой, мила и обая­тельна. У неё чёрные глаза, нос с лёгкой горбинкой, мягкий, даже вкрадчивый голос:

- Деточка, на какое число тебе писать направление?

- Какое направление? - Ещё столько времени впе­реди. Она ещё не знает число...

- На аборт, конечно.

- Нет! - Катя испугалась этого слова как нецензур­ного. - Мы с бабушкой решили...

- Деточка, успокойся. Хочешь, расскажу, чем кон­чатся ваши с бабушкой фантазии? Ты ещё не закончи­ла школу, тебе надо доучиться, вряд ли это получится, если ты родишь. Это, во-первых. Во-вторых, мать-оди­ночка это как штамп в паспорте, на всю жизнь, вряд ли есть надежда, что ты с ребёнком устроишь свою жизнь, сейчас и без детей мыкаются. В-третьих...

Катя с ужасом слушала врача. И чем больше она говорила, тем больше понимала Катя, что она, врач, права. И что они с бабушкой большие фантазёры. Всё так хорошо придумали, напланировали. Да, да, сколько ей предстоит разных унижений, как она, например, с коляской выйдет первый раз на улицу... Все знали про их роман с Мишей, узнают и другое - Миша бросил её, она стала ему неинтересна. А мама, а отец? Ведь они ещё ничего не знают, они с бабуш­кой только собирались написать им письмо. Не зна­ют. И - не узнают.