Наталия Сухинина - Куда пропали снегири?

- Да, да, - тихо сказала Катя, - вы, наверное, пра­вы...

- Вот и чудненько, вот и хорошо. Тебе, деточка, и откладывать не надо. У тебя есть деньги?

Деньги у Кати были. По дороге она заехала в сосед­нее село, где была почта, получила приличный пере­вод от родителей.

- Вот и чудненько...

Врач повела Катю узким коридором. Туда. Переда­ла её маленькому злому мужчине, он прикрикнул на Катю, когда она заплакала от испуга. Он, наверное, торопился, то и дело поглядывал на часы. Кате сдела­ли укол. Она видела какой-то страшный сон. На неё надвигались вытянутые фигуры без глаз, они шли на неё, как солдаты, строем, она уворачивалась от них, потом побежала. Только ноги будто приросли. Она не могла. Кричала...

- Не кричи, всё уже... Полежи полчаса. Небось не кричала, когда с парнем забавлялась, а теперь чего орёшь?

Катя увидела толстое одутловатое лицо пожилой женщины. Санитарка. С Катей началась истерика. Она рыдала, царапала ногтями простыню, задыхалась. Толстая санитарка накапала ей чего-то приторного. Катя затихла. Потом спала. Потом осторожно встала. К вечеру её уже отпустили домой, подбодрив, что всё прошло без осложнений. Она зашла в больничный ту­алет и посмотрела на себя в зеркало. Измученное, худенькое личико, бледное, с припухшими от слёз гла­зами. «Это я, - сказала Катя самой себе, - это я уже одна...» Какая-то доселе неведомая пустота ощуща­лась ею так явно, что она испугалась этого чувства. Она была одна. Без него, без того маленького комоч­ка, которому не суждено было стать Дениской или Настенькой. Она ощущала его присутствие каким-то особым чутьём, он был, он диктовал ей свои условия, он подавал ей сигналы. Её и тошнило потому, что это­го хотелось ему. Не тошнит. И аппетит теперь есть. На вокзале, у пригородных касс она купила себе гамбур­гер, запила холодным апельсиновым соком, опять вспомнила врача с вкрадчивым голосом, неряшливую, толстую санитарку. И - бабушку. Что она скажет ей, как всё объяснит? Решила: буду молчать. А потом что-нибудь придумаю.

...Катя обмела на крылечке снег с обуви. Вошла. Ба­бушка бросилась ей навстречу, захлопотала, засуети­лась:

- Поешь, ведь целый день не евши, я уже все глаза проглядела. Почему поздно так, Катюша? Попала к врачу? Рассказывай.

Катя смотрела на бабушку и молчала.

- Что с тобой, Катенька? Уж не беда ли...

Она всё поняла, её мудрая, её самая лучшая на све­те бабушка. Беда. Да ещё какая. Катя до этой самой минуты не понимала до конца свою беду. Но когда ба­бушка заголосила громко, запричитала: «Не уберегла, не уберегла девочку...» Кате стало страшно. Она ки­нулась к бабушке и стала уговаривать её словами той элегантной врачихи в белоснежном колпачке. Ей учиться надо, ей надо жизнь устраивать.

- Кто тебе сказал это? Кто?

- Врач. В больнице. Ей, бабушка, виднее. У неё та­ких, как я, знаешь сколько.

- Будь она проклята, - бабушка сказала это очень тихо и сама испугалась сказанного, перекрестилась, испуганно оглянулась на образа.

А потом Катя болела. Она не ходила в школу две недели, стресс дал о себе знать пониженной темпе­ратурой и сильной слабостью. Бабушка заваривала ей шиповник, носила с другого конца деревни пар­ное молоко. Они решили не писать родителям, зачем расстраивать их, всё равно уже ничего не изменишь.

И вообще они договорились не вспоминать о пере­житом. Но всё-таки вспомнили два раза. Первый раз, когда Катя случайно нашла два крошечных но­сочка, один готовый, другой недовязанный. Они обнялись с бабушкой, опять поплакали. И опять по­вторяла бабушка: «Не уберегла...» А второй раз, когда Катя, проснувшись утром, долго смотрела в окно и спросила:

- Куда пропали снегири, бабушка? Давно уже нет, а раньше каждое утро прилетали.

Накрахмаленная занавеска, яблоневая ветка, голая и унылая на унылом ветру. Взрослая девочка ждёт от­вета.

МУЖСКАЯ ЖИЗНЬ В ДОЛИНЕ ОЧАРОВАНИЯ

Смогли бы вы целый день от утренней зорьки до густых сумерек промолчать, будто воды в рот набрали? И не просто отсиживаясь в укромном местечке, а находясь «на юру», среди говорливого донельзя окружения, которое так и норовит развя­зать твой язык? «Обед скоро?» - спрашивают. «Ты пойдёшь в футбол играть?» - допытываются. А смог­ли бы вы целый день, от утренней зорьки до густых сумерек, маковой росинки в рот не брать, презреть завтрак, обед, ужин, довольствоваться только ключевой водицей, которая растекается по вашему изголодавшемуся животу, возмущённо урчит и бес­покоится? А друзья при этом аппетитно хрустят ре-дисочкой, наворачивают по две порции ухи и пред­лагают тебе издевательски-великодушно: «Съешь полтарелочки! Ну и аромат, удалась ушица как ни­когда...» А смогли бы вы покинуть обжитую лагер­ную стоянку и удалиться на сутки в непролазные дебри да и просидеть там ночь у костра, стуча зуба­ми от страха и холода?

«Непростое» испытание - скажете вы и хорошо по­думаете, стоит ли соглашаться на такие экзамены. Православные следопыты из Краснодара тоже хоро­шо подумали. И - согласились. Теперь-то умилитель­но вспоминать, весело...

- Самое трудное - молчать. Я чуть-чуть не сорвал­ся. Меня спрашивают, куда отец Евгений пошёл. Я уже и рот раскрыл... Спохватился, - у Антона Сапунова на рукаве синей форменной куртки рядом с эмблемой православного братства юных следопытов маленькая яркая нашивка: три изящных лёгких перышка. Мол­чальник, постник, отшельник.

Но теперь экзамены позади, молчать юным следо­пытам уже без надобности. Наоборот, надо как мож­но больше рассказать приезжему человеку, то есть мне, о следопытском житье-бытье. Рассказывают:

- Один раз на лагерной стоянке на нас смерч по­шёл. Чёрные тучи, ветер гнёт деревья, а мы все - к ико­не Матери Божьей бросились. Утих смерч, слава Бо­гу, - вспоминает семиклассник Илья Курдюков.

- А помните, как мы панихиду на братской могиле в посёлке Кура-Цэце служили? Ночь, а мы все со све­чами в руках, местные жители плакали, - это Катя Голивец.

- Почему, Катя, ты пришла в братство следопытов, у тебя была какая-то особая цель?

Девочка серьёзно смотрит на меня.

- Цель у нас у всех, наверное, одна - быть право­славными.

Да, ради этой цели пришли в братство православ­ных следопытов и Антон Ушаков, Иван Дульнев, На­дя и Илья Ященко. Ради этой цели собрал их всех под своим крылом иерей Евгений Иванов. Можно сразу поспешно возразить: не лучше ли приобщать детей к церкви напрямую, ходить на воскресные службы, поститься, изучать Закон Божий? Не околь­ным ли путём идут к православию юные следопыты, и вообще, допустима ли игра в православие, нет ли здесь подмены серьёзных понятий облегчённым ва­риантом забавы ради? Возражу сразу. Православ­ные следопыты посещают храм Божий, выстаивают долгие службы, причащаются, соблюдают посты. Никаких послаблений для них нет. Раз уж назвался православным... Но всё дело в том, что воцерковлённые дети разобщены, а они живут в мире, где разоб­щённым легко пропасть. В классе, на улице, даже по­рой в собственном доме они одиноки, непоняты, благодатные начатки веры, бывает, чахнут под на­тиском злого и жестокого мира. Боксёры знают, что на ринг надо выходить после серьёзной тренировки. И чем сильнее противник, тем прочнее должна быть сталь налитых мышц. Следопытские лагеря в Крас­нодарской епархии - как раз тот самый ринг, где православные дети учатся смотреть в глаза миру без робости, учатся оставаться самими собой, бороться с искушениями, укрепляться в православной вере. Это ни в коем случае не игра в православие, а эле­менты игры используются здесь исключительно для воспитания необходимых жизненных качеств - чест­ности, трудолюбия, скромности, умения встречать жизненные катаклизмы без паники и уныния, а с ве­рой, молитвой, упованием на помощь Божию, готов­ностью понести любые невзгоды. Кто скажет, что это лишний багаж для наших инфантильных, рас­слабленных детей?