Наталия Сухинина - Куда пропали снегири?

Смотрю на Елену и Людмилу и любуюсь ими. Муд­рые, красивые, стойкие. Когда я слышу фразу о том, что Руси нашей пора подниматься с колен, всегда хо­чу спросить: «А кто её на них поставил?» Она сильна такими вот Людмилами и Еленами, которые, прекло­нив смиренно колени перед Господом, не преклонили их перед жизненными испытаниями. Загадка русского характера: закалённое бедой сердце не черствеет, а утончается, не грубеет, не ожесточается, а полнится любовью. «Чем глубже скорбь...» Тем ближе Бог! Му­чившая меня недосказанная фраза досказалась вдруг и освободила наконец меня от изнурительной работы мысли. «Чем глубже скорбь, тем ближе Бог». Именно скорбями пришли мои героини к апогею материнской любви, именно скорбями постигли любовь Божию.

Всю ночь Женя простоял в храме на праздничной службе.

- Мам, можно я сяду?

- Можно.

- А как лучше - стоять или сидеть?

- Лучше не садиться. И он стоял.

Людмилин Андрей пришёл домой расстроенный:

- Сегодня один мальчик в школе спросил меня: «Твоя мама добрая?» - «Добрая». А он взял и вытер об мою чистую рубашку масляные от пирожков руки.

- Прости ему, - сказала Людмила, - прости, а ру­башку я отстираю.

В несытых домах моих героинь радостно и светло. Без телевизоров, без видиков, без компьютеров и про­чих других обязательных «прибамбасов», живут люди так, как во все времена почиталось великим благом. Материнская любовь покроет с лихвой любые быто­вые изъяны. Потому что насколько материнская лю­бовь земна, настолько она и небесна. Сочетание двух этих ипостасей делает её несокрушимой.

Теперь в каждодневных молитвах я поминаю Люд­милу и Елену со чадами и прошу у Господа милостей для них. И ещё прошу я у Господа: когда вырастут их дети и пойдут каждый своей дорогой, пусть никогда не ожесточатся их сердца и материнский подвиг не из­мельчает и не поблекнет в их сознании. Избранники ведь не только те, кто состоялся в этой жизни, но ещё и те, кого очень любила мать.

БУТЫЛКА «ИЗАБЕЛЛЫ» ОТ ДЕДА АШОТА

Вот уже второй час сижу я у горящего камина, совсем близко к огню, потому что намёрзлась. Ушла далеко, к ущелью, дабы насладиться по­следний раз морем и одиночеством. Чёрная туча подо­бралась незаметно. Промокнув до нитки, я медленно побрела, увязая в сыром песке пляжа, под крышу дома, где вот уже почти месяц жила и откуда завтра уеду.

Долго не могла согреться. Уже совсем решила, что заболею, вернусь в Москву с джентльменским набо­ром простудных симптомов - кашель, насморк, боль­ное горло. Но старый Ашот засуетился, заскрипел дверями такого же старого дома, зашаркал тяжёлыми ногами по ступенькам. А спустя время осторожно постучал в мою комнату:

- Я затопил камин. Спускайся, тебе надо прогреть­ся, слушай...

Кресло-качалка почти впритык к топке. Ашот очень переживает, усаживает, укрывает потёртым клетчатым пледом. Его подслеповатые глаза в очках. Очки с одной дужкой то и дело сваливаются. Он привычно ловит их на лету, опять возвращает на крупный, коричневый от загара нос. Вот уже скоро десять лет, как живёт старик Ашот один в большом, необихоженном доме в ущелье между двумя невысо­кими горами, на берегу моря. Жена его умерла от сердечного приступа, прихватившего её, когда уеха­ла погостить к сыну в Сочи.

- Даже не попрощались. Она уехала, меня дома не было, ходил перепёлок стрелять. Не обнялись перед смертью, прощения друг у друга не попросили.

Ашот часто вспоминает о ней, часто повторяется, рассказывает одно и то же. Со стариками такое быва­ет. Слушаю по нескольку раз, не перебиваю, с кем ему ещё поговорить, когда уеду.

Раньше на Пицунде от отдыхающих не было от­боя. Просились даже во двор с палаткой - только пустите. А после недавней войны никто не едет сюда, граница закрыта, земля слухами полнится, да и мода сейчас пошла на турецкие берега. Вот и коротает свои дни старый Ашот в большом пустом доме. Несколько лет назад, отдыхая неподалёку в пансио­нате, мы с приятелями забрели в ущелье любопыт­ства и прогулки ради. Ашот предложил купить у него вина. Купили. А он ещё и по стакану «за так» налил. Вино было удивительное, терпкое, холодное, из под­вала. Он тогда пригласил: «Приезжайте, места мно­го, море рядом, вина в подвале вдоволь, фрукты тоже не покупать...» И вот уже второй год я сбегаю от мос­ковской суеты в старый дом старого Ашота. Моя скромная лепта за жильё - подспорье ему зимой до­тянуть до лета. Много ли надо старику? Сахар, куку­рузная мука для мамалыги, спички... В этот раз как-то особенно бросилось в глаза: ослаб Ашот. Совсем пригнула его к земле жизнь, подслеповатые глаза слезятся, ноги ослабли, но он двигается. Целый день топчется по двору и по дому. Всё в его дворе и доме по-старому. Вот только камин...

- Камин перед твоим приездом сложил. Замерзать стал зимой. Старость. А попробуй, найди сейчас печ­ника. Был один, уехал в Краснодар к сыну, там, гово­рят, отбоя нет от заказчиков. Печка-то в каждом доме нужна. Раньше я без печки жил, у нас зимы тёплые, да старость...

Ашот пристроился рядом с моим креслом на ма­ленькой скамеечке. В руках у него кочерга, время от времени он стучит кочергой по разгоревшимся по­леньям.

- Сколько исходил, слушай... Никто не берётся ка­мин сложить. Был бы молодой, выучился класть печ­ки, хорошее дело, для людей нужное и выгодное. А тут сосед к родственнику на похороны поехал, это за ущельем, далеко, там старая дорога, ещё мой дед по ней ездил. Там село в горах, маленькое такое село. Приезжает - и ко мне:

- Нашёл я тебе, Ашот, печника. Живёт в селе, в го­рах, только старый, как ты. Говорит: «Приеду, сложу камин, если только Ашот торопить не будет. Поти­хоньку сложу». Обрадовался я, слушай, зачем торо­пить человека, говорю. Мне куда спешить? К зиме ка­мин нужен.

И вот однажды въехала во двор Ашота бричка. Вы­шел из неё справный старик, высокий, худой, с акку­ратно подстриженными усами, в тёмно-зелёных гали­фе, заправленных в начищенные узкие сапоги. Печник Заур. Неразговорчивый, строгий, важный. Долго хо­дил кругами вокруг заготовленного Ашотом кирпича. Приглядывался, курил трубку. Потом долго обстуки­вал углы в комнате, всё прикидывал, что и как. Ашот не вмешивался, не торопил. А у самого сердце замер­ло. Что, если попросит печник заплатить ему деньга­ми? Какие деньги у Ашота? Никаких денег. Мукой ку­курузной может расплатиться, а ещё вином, чёрным вином из его знаменитой на всё ущелье «Изабеллы».

Неделю живёт Заур в доме. Не торопит его Ашот. Не напрягается печник, кладёт неспешно по кирпичи­ку, попыхивает своей трубкой. Оказывается, тоже вдовец. Но жена его болела долго, всю её, бедную, скрутило, кукурузу ломала и повалилась в челу между рядов. Отмучилась. А он всю жизнь в горах. Родился там, женился, там и помирать будет.