Наталия Сухинина - Куда пропали снегири?

- Доброе утро! Что-нибудь случилось? Почему ты здесь в такую рань?

Он молчал и, не отрываясь, смотрел на неё.

- Петер, что-нибудь случилось? Подошла, набросила халат на мокрое тело.

- Петер...

И - бросилась к нему в объятия. Она не могла, не хо­тела больше откладывать счастливую минуту... Он це­ловал её мокрые волосы и шептал прекрасные слова.

Они вернулись с пляжа, когда Анфисины хозяева ещё спали. Не смотря друг другу в глаза, остановились у калитки.

- Я на рынок. Анна просила купить овощей и сыр.

Она забралась под одеяло, её бил озноб. Вместе с тем сердце радостно, мучительно и радостно, стучало в гру­ди. Она любит этого самого лучшего на свете человека. Она готова с ним на всё. Она ещё успела бы нарожать ему детей, она была бы кроткой, ласковой, она одарила бы его такой немыслимой, такой великой любовью, о су­ществовании которой он даже не подозревает.

Вечером прибежал Георг.

- Мама с папой зовут ужинать. Рыбаки принесли свежей рыбы. Мама просила передать так: «Одна нога здесь, другая там».

Как она переступит порог их дома? Как сделает вид, что ничего не произошло? Переступила порог. И по­здоровалась. И в глаза Анне посмотрела. А Анна вос­кликнула:

- Анфиса, ты бледная сегодня какая-то. Нездо­ровится? - и тут же громко, - Петер! Принеси-ка градусник, кажется мне, наша Анфиса перекупа­лась.

Петер вышел на веранду, протянул Анфисе градус­ник. Ток пробежал от её руки к его, или от его к её, где уж было разобраться. Но нашла в себе силы, отшути­лась:

- Я здорова, Анна, не придумывай, не забивай Пе­теру голову пустяками.

Вечером он довел её до калитки, шепнул:

- Я приду к тебе, когда все заснут. Я тихо, хозяева не услышат, а Анне скажу, что пойду спать в сад.

Она промолчала, только едва заметно кивнула. У неё было часа три до встречи. Раскрыла окно, впус­тила в комнату дивный аромат ночных фиалок. Села, поджав ноги на кушетку, и... заплакала. Плакала дол­го, потоки слёз текли по щекам. Она не вытирала их, сидела, устремив взгляд в окно, к темнеющей в саду яблоневой ветке.

Сквозь сердечную сумятицу, трепет, страх, счастье, муку пробралась к сознанию жестокая в сво­ей реальности мысль: сегодня она с ним... попрощает­ся. Таких вечеров, каких могло быть много, не будет, будет только один, вернее, одна сегодняшняя ночь. От неё невозможно отказаться, но она единственная, последняя. Потому что иначе всё тайное скоро станет явным, нельзя укрыться от чужих глаз, от Анниных. И тогда всё - она никогда не сможет приехать сюда, видеть его, а значит, жить. А если он приедет к тебе в Москву? Там так легко, так хорошо можно зате­ряться. Лукавая мысль быстренько пришла на по­мощь - не торопись, не рви. Тебе же хорошо с ним, разве не заслужила ты за свою жизнь хоть кусочек счастья? Нет, сказала она себе, увести его от жены она не сможет. Анна любит его, Георг их счастье. Как посмеет она разрушить семью? Не посмеет. Ей никог­да не простится это, она не обретёт счастья на облом­ках чужого счастья. Петер просто увлёкся ею. Она красивая, она, как вирус в здоровом организме, отбо­лит, отлихорадит. А потом Петер ужаснётся: зачем сделал несчастными дорогих ему людей? А встречать­ся тайком - эту муку не выдержит она. Сгорит от бо­ли и унижения, не вынесет постыдную ношу. Она ска­жет ему сегодня обо всём.

Петер вошёл так бесшумно, что она вздрогнула. Он обнял её, почувствовал слёзы на щеках, стал утешать. Она расплакалась ещё горше, а он тихонько гладил её плечи, молчал. Вдруг слёзы враз просохли:

- Петер, уходи. Уходи к жене и никогда, слышишь, никогда не оставляй её даже ради самой красивой на свете женщины. Будь самым лучшим в мире мужем и са­мым лучшим в мире отцом, а я, я буду любить тебя имен­но за это. Я хотела бы быть рядом всегда, я ждала тебя всю жизнь, но дождалась поздно. Ничего нельзя изме­нить. Сохранить тебя я могу только так: глубоко в серд­це спрятать все мысли о тебе, запретить вспоминать са­мое светлое в моей жизни утро на морском берегу. Прости, я не буду твоей любовницей, я разрушу себя этим. И знай ещё: я люблю тебя, твоего сына, твою же­ну, потому что они твоя родня, твоя плоть и кровь, твоё продолжение и твоя сущность, их не отделить от тебя. Давай спасаться от обрушившейся на нас страсти самым верным способом: отсечём себя друг от друга. И таким образом друг для друга сохранимся. Я буду приезжать, мы будем видеться, пить чай на веранде, радоваться, что растёт ваш сын, что Анна здорова и весела. Я смогу сде­лать так, этого мне будет довольно.

Он не перебивал её. Смотрел в ночной сад.

- Я люблю тебя, - выдохнула Анфиса. - Я хотела бы быть матерью твоим сыновьям...

Он обнял её очень сильно, до боли. Ничего не ска­зал. Ушёл. Она слышала, как хрустнула задетая им в саду ветка, и шаги слышала. Шаги уходящего от неё любимого человека.

...Мы стояли лицом к церкви. Анфиса Сергеевна, всё время торопливо говорившая, замолчала.

- И всё? - спросила я. - На этом всё закончилось?

- С этого всё началось, - улыбнулась она. - Навер­ное, я изобрела какую-то новую форму любви. Разве можно всё время думать о запретном плоде? Я сдела­ла его... незапретным. Я бываю в Юрмале каждый год, и лучших друзей, чем Анна с Петером, у меня нет. С Георгом - так просто распрекрасные отношения. Его даже отпускали в прошлом году ко мне на канику­лы. Мы уж тут с ним зря времени не теряли. А Петер... Петер успокоился. Он любит Анну, я всегда это знала. Его тогда просто слегка «зашкалило». Если бы мы не остановились, быть беде...

Красивая женщина смотрела на меня и смущенно улыбалась. Женщина, которая могла только бровью повести и завоевать любого мужчину. А она всю жизнь ждала настоящего. Но, дождавшись, отсекла от себя ради того, чтобы это настоящее сохранить.

- Да, теперь я знаю, что есть любовь. Она пришла ко мне, она опалила мне сердце. Я пережила то, что многим неведомо, они не подозревают, что такое есть.

Любовь даётся как талант. Иногда как крест. Ей да­лась, как испытание, она выдержала его, не разменя­ла, не разменялась. Не каждая женщина способна на такой шаг. Она и любимого человека сберегла от по­стыдного размена. Сберегла жену его от боли, сына от унижения. Какая умница.

- Когда я вернулась в Москву, воспоминание о той единственной встрече на пляже жгло стыдом. Никто ничего не узнал, но совесть-то, от неё не утаишь. Вот и стала ходить в церковь, молиться перед «Споручницей грешных». В вашем храме такая чудная икона, захоте­лось в день рождения Петера сделать подарок - вазу. Вот и цветы поставила. Раз в году я могу себе позво­лить думать о нём, сколько хочу, а сегодня вот ещё и поговорить. Утомила вас, простите.

Она не утомила меня. Она преподала мне урок, открыв в бездонной человеческой душе новые удиви­тельные грани. Разные есть любовные истории. А эту и любовной-то не назовёшь. В ней грех и чистота, восторг и раскаяние. В ней прекрасная жизнь, не измельчивша­яся от угрызений совести. В ней мудрость. В заполошности жизненных коллизий так часто нам не хватает именно её. Взять - это наше право. Отдать - обязан­ность. Анфиса Сергеевна сделала обязанность правом, а право обязанностью. Она приняла любовь, как дар, и бережно понесла её по жизни, боясь потерять. Краси­вая женщина, она стала ещё красивее. И здесь, стоя пе­ред потемневшей уже в сумерках церковью в белом кружевном шарфике, с печальными глазами и смущён­ной улыбкой, она утверждала собой ту редкую красо­ту, которая высвечивается из самой душевной сути.